– Спасибо, что согласились встретиться, – протянул руку Старицкий. Рука его была сухой и горячей, а рукопожатие неожиданно сильным. Он смотрел на нее сверху вниз, хотя Настю с ее метром шестьюдесятью семью назвать маленькой было трудно. Но Старицкий был гораздо выше. Худой, смуглый, с подвижным лицом и с полудлинными черными волосами, рассыпающимися по плечам, скрипач был идеальным образчиком музыканта. Впечатление дополняли горящие глаза, тонкие нервные пальцы, беспрестанно теребящие манжеты белоснежной рубашки.

– Согласилась, и с удовольствием, – улыбнулась Настя, – не каждый день вас просит о встрече главный дирижер симфонического оркестра и скрипач-виртуоз!

– Тогда, может, благодаря моей звездности и к просьбе моей отнесетесь поблагосклоннее.

– Чем могу, помогу, – с готовностью отозвалась Столетова, сегодня она была вежливой и приятной в общении барышней, мама бы порадовалась.

– Я звонил Нике, и она мне сказала, что черновики Вельтэна у вас.

– Да, – просто подтвердила она.

– Мне они необходимы, – потребовал он.

– Но Ника дала их мне, и я еще не закончила работу, – возразила Настя, слегка потерявшая свою симпатичность во всех отношениях.

– Я могу их просто сфотографировать, – предложил Старицкий.

– Все черновики?

– Не все, мне нужны только некоторые, если вы позволите мне просмотреть с вами вместе, я выберу те, которые мне нужны.

– Тогда поднимемся ко мне, – пригласила Столетова, – почему вас интересуют его черновики?

– Мы проводили с ним очень интересный музыкальный эксперимент, работа была по-настоящему захватывающей и для меня, как музыканта, имела очень важное значение. Видите ли, Эдуард предложил мне воспроизвести церковные византийские песнопения.

– Но я не видела в его бумагах ничего похожего на ноты.

– Нет, нот там и быть не могло. Речь шла о высоте и амплитуде звука. Он обращался к моему таланту музыканта, чтобы я из его предположений создал музыку. И в один момент у нас даже получилось нечто замечательное. Но, к сожалению, мы этот отрывок не записали. Думали поработать над ним на следующий день, но его в распоряжении Эдуарда уже не было, – грустно добавил Старицкий.

– Открытие Эдуарда имело какое-то отношение к тайной музыке орфических мистерий?

Старицкий видимо напрягся. Вопрос явно оказался неожиданным. Впрочем, после недолгого колебания продолжил:

– Вы хорошо осведомлены. Хорошо, я отвечу на ваш вопрос. Вельтэн был уверен, что вплотную приблизился к разгадке техники перемещения человеческого сознания в иной мир. Хотя, если так задуматься, церковная музыка всегда напоминала человеку о вышнем мире, или, как мне сказал один из моих знакомых, которого трудно заподозрить в сентиментальности, указывала душе «дорогу домой».

– «Дорогу домой», хорошо сказано, – задумчиво заметила Настя и вспомнила свою первую Божественную литургию в Александро-Невской лавре. Впечатление было настолько сильным, что она до вечера не могла успокоиться.

– Мне тоже нравится. Кстати, вы слышали когда-нибудь идею о том, что церковное пение является отражением модели, находящейся за пределами обычного слухового опыта?

– Честно говоря, нет.

– Об этом мне рассказал Эдуард. Для него это было очевидностью. Я относился к этому более скептически, но с тем, что церковная музыка носит особый характер, был согласен. Церковное пение, как и вся уникальная среда храма, все действа направлены на одно: вырвать молящегося из сегодняшнего дня с его заботами, из обычной, повседневной жизни и как бы установить связь с миром вышним. В задачу любой религии входило возвысить человека и приобщить его к небесному миру красоты и гармонии.

– Воссоздать утерянную связь с Богом, – вспомнила Настя хорошо забытое.

– Вот именно, построить мостик между божественным и человеческим, начать диалог человека и Бога.

– И вы искренне считаете, что это возможно и что в какой-то момент религиозным деятелям, неважно какой религии, удалось найти эту особую гармонию, эту особую музыку?

– Вы что-нибудь слышали об уникальной византийской музыке?

– Нет, – честно призналась молодая женщина.

– Для Эдуарда именно в ней сохранились легендарные мелодии Древней Эллады, и, с другой стороны, они были идеальным образчиком церковного пения, потому что ничего светского в них не было.

– И в этой музыке он пытался найти особую гармонию? – не без сарказма поинтересовалась Настя.

– Я, повторяю, относился к этому опыту скептически, но Эдуард искренне верил в возможность, и, самое главное, у него были доказательства.

– Доказательства? Какие?

Старицкий развел руками:

– Если бы я знал, но помню, что он многократно рассказывал о своей поездке на Афон и усмехался, что, оказывается, для него не было никакой необходимости отправляться в такую даль, сокровище всегда было рядом с ним!

– На Афон? – воскликнула Настя. – Эдуард де Вельтэн ездил на святую гору Афон?

– Да, правда, несколько лет назад, и мне особенно ничего об этой поездке не известно. Честно говоря, мне не терпится посмотреть черновики Эдуарда.

– А что вы надеетесь найти, если не секрет?

– Одну схему, думаю, что она поможет мне восстановить хотя бы один отрывок. Никак не могу найти нужную высоту.

Настя провела его к обеденному столу, который за неимением лучшего заменял ей бюро. Старицкий стал торопливо перебирать листочки, откладывая в сторону некоторые. Следом достал мобильник и сфотографировал.

– Попробую дома разобраться, со скрипкой, вы знаете, у меня подлинный Страдивари, и, когда я к ней прикасаюсь, у меня такое ощущение, что становлюсь другим человеком, и даже не человеком, а каким-то совершенно иным существом. Чувствую иначе, думаю иначе, даже дышу иначе.

– Услуга за услугу, – спохватилась Столетова, заметившая, что музыкант собирается откланяться.

– Я вас слушаю.

– Мне необходимо, чтобы вы мне устроили встречу с одним человеком.

– Я устроил? О ком идет речь?

– О Вальтере Дильсе.

– Вальтер – сложный товарищ, но попробую, он, если я не ошибаюсь, пока не покинул регион.

Визит музыканта оставил двоякое впечатление. С одной стороны, она была откровенно рада и их разговору, и новой информации о поисках Эдуарда и его поездке на Афон, и обещанию Старицкого устроить ей встречу с Дильсом. С другой стороны, ее напрягало, что черновики де Вельтэна были по-прежнему ей непонятны. Она отложила в сторону отобранные Старицким листки и стала их просматривать один за другим. Все те же непонятные схемы и значки. Хотя если присмотреться, определенная логика в этом все-таки была. Стала просматривать материалы по византийской музыке, но основная масса информации была на греческом языке. Позвонила Нике: