Отмотав пятнадцать лет, Рафаил бежал. Об этом писали газеты, кричало телевидение.

Рывок [16] Баилова был изящен и ловок. С двумя сокамерниками они заточенными алюминиевыми ложками проковыряли рыхлый цементный пол (о ветхости здания тюрьмы не раз говорили на ведомственных собраниях) и прокопали подземный ход к трубопроводу.

По классической схеме, воспетой в мировом кинематографе, зэки прикрывали дыру тряпкой, а обломки камней и бетона высыпали из штанов во время прогулок.

По вырытому тоннелю беглецы добрались до коллектора и вскоре оказались на свободе. Правда, двоих полиции удалось задержать уже через пару дней. А вот умный Рафаил пропал. Поговаривали, он прятался за Волгой, в заброшенных каменоломнях, недалеко от деревни Большие Грязи-2. И Красавцев, к тому времени генерал-майор в отставке, под видом небывалой любви к природе и вожделения собственного дворца с поджарыми борзыми и золотыми унитазами, купил дом именно там.

Даже Олеська не знала, что ее муж ждет встречи. Готовит встречу. Одержим встречей. Остальное – прикрытие.

Красавцев был поражен, когда по итогам референдума Большие Грязи-2 переименовали в Остров Рафаила. Это было либо немыслимым идиотизмом местных властей, либо Провидением Господним. Кто-то дразнил, унижал генерала, щекотал ему ноздри. И явно покрывал и возвеличивал соперника.

Правда, за последние пять лет, пока Красавцев облагораживал землю, растил виноград и красил уши и яйца Хосе «Алюминиумом-плюсом», его оппонент не давал о себе знать.

День за днем это усыпляло бдительность, и поединок начал превращаться в мираж. Генерал тяжелел, терял зоркость. Острота мести стиралась, как монета, гонимая океанскими песками. Поэтому встреча агронома с Рафаилом стала для Красавцева пощечиной с бордовыми кровоподтеками.

Первым делом Анатоль отправил в город Андрюшу. Приказал через него Олеське, чтобы та не приезжала, мол, потекла канализация, прорвало отопление, в доме невозможно жить. К счастью, его жена и не собиралась разбавлять своей персоной эту чокнутую, как ей казалось, компанию. Батутовна, по мнению генерала, не представляла интереса для Рафаила. А вот Хуана Красавцев решил взять в сообщники, рассказав семейную драму.

– Почему ты не вызовешь подкрепление? Не сообщишь друзьям в полицию? – удивлялся Хуан.

– Это моя дуэль, – отрезал генерал.

– Пока мы его не поймаем, он истребит всех лисиц на полуострове, – испанец ерзал на стуле, для него явно важнее было сохранить популяцию животных.

День за днем они ходили в лес, вооруженные двустволками. Вдоль брезентовых штанин крепились заточенные охотничьи ножи. Рафика, прежде всегда гулявшего с ними, Хуан запирал в доме на ключ. Хосе брали с собой – скорее, ради устрашения. Добрый пес вряд ли бы стал подмогой в реальном бою. Но беглого зэка не было и следа. Причем в буквальном смысле. Испанец, как опытный следопыт, не видел чужих отпечатков.

– Может, агроном все придумал? – рассуждал Хуан. – Собрал сплетни и слухи, а лисиц убил кто-то из местных уродов?

– Нет, – отвечал Красавцев с железом в голосе. – Никто не мог знать о связи Рафаила со мной и Олесей. Просто он тянет время.

Тем не менее походы в лес стали все реже, напряжение сменилось усталостью. А однажды и вовсе Анатоль пришел к Хуану безоружный, в распахнутой куртке поверх расстегнутой рубахи. В руках у него пылала аметистом огромная бутыль виноградного вина.

– Отбой. Баилова задержали, он под арестом ждет суда! – сообщил Красавцев.

– Как?

– Мне сообщили друзья-опера.

– Это достоверно? – поднял бровь испанец.

– Абсолютно! Приказываю расслабиться и напиться!

– Так точно, мой генерал.

Всю ночь, мартовскую, рыхлую, сырую, над деревней разносились переливы фламенко вперемешку с советскими композициями. Мужикам старательно подвывал черный, медвежьих размеров пес и изредка подтявкивал элегантный Рафик, потирая мордочку лапой в черном чулочке, и тут же чихал, имея дворянскую аллергию на пары алкоголя.

Батутовна не была посвящена в мужские дела, но из своего дома чувствовала по залихватскому непопаданию в ноты, что друзья решили какую-то важную проблему и им полегчало.

Весна в этом году была похожа на развратную девку, готовую отдать себя за грош. Она не кокетничала, не строила глазки, не ходила на цыпочках «шаг вперед – два назад». Она сожрала сугробы за неделю и выпила всю талую воду. Она бесстыже раздвигала белые груди облаков, грела своим животом землю, складывала трубочкой толстые губы и сквозь них дула горячим воздухом на траву, деревья, зверей – больших и малых, сдирала косынки с деревенских баб, раздевала до трусов мужиков. Почки лопались ей навстречу, лисы и волки спаривались, люди покрывались веснушками и рыжими метками, дачники – «лягушачьим загаром», дети – занозами и клещами.

Весна была ранней, не по возрасту созревшей, требующей бесконечного внимания и отдачи. Ты должен был оценить ее, восхититься, обсудить с соседом, сравнить со ста тысячами прежних унылых весен и решительно подтвердить: эта – выдающаяся.

Уже в конце апреля по резвой реке на Остров Рафаила приплыл Андрюша с какой-то несуразной девочкой-одногруппницей. Их поселили в комнату на мансарде, где ранее гостевал агроном. А спустя две недели – о, чудо – во дворе дома Красавцева появилась Олеська.

Деревенская команда – Батутовна, Анатоль, Хуан, Андрей со студенткой, Хосе, Рафик и четверо безымянных кошек во главе с Шалавой – чаевничала в беседке, поддавая ментовским сапогом Анатоля воздух в самовар. На столе дымились ватрушки с творогом и отборным генеральским изюмом, блины с клубничным вареньем (ягоду покупали в Запёздье и морозили на зиму) и печенье на виноградной браге, посыпанное кокосовой стружкой, из местного продмага. Дуром цветущая яблоня, запустившая свои ветви в глубь беседки, с каждым порывом ветра покрывала эту композицию зефирно-розовыми лепестками. Они парили над пастилой и конфетами, заглядывали в кружки и тут же, схваченные горячим паром, тонули в крепком чае.

– Как у вас тут… упоительно… – только и сказала Олеська. – Я думала, здесь грязь и нечистоты, а вы – в раю.

– Олесюшка! – всплеснула руками Батутовна и засуетилась, пытаясь вылезти из-за стола навстречу дочери. – Как так! Даже не позвонила!

– Да вам задолбаешься звонить, весь день можно связь ловить. – Олеська стянула с себя туфли и рубашку, оставшись босиком в узкой юбке и топе на тонких бретельках.

Ее белые ноги с коралловым на сей раз педикюром ступали по траве, и казалось, будто ковер из яблоневых лепестков только для того и был создан, чтобы ублажить эти нежные пальцы и хрупкие щиколотки.

Мужчины смотрели на Олеську не отрываясь. И когда Батутовна вернулась с парой резиновых шлепок в ошметках грязи – «надень, уколешься, на змею наступишь», – Анатоль с Хуаном замахали руками:

– Не надо! Пусть ходит босиком…

Олеська села за стол и в противовес своему ангельскому виду начала жадно совать в рот все, что попадалось под руку, шумно запивая чаем.

– В какой комнате будешь спать – со мной или с мужем? – спросила Батутовна.

– Боже упаси, с вами, храпунами, я спать не