Адам вернулся в допросную, а мы с Монтроузом успели договориться о прекращении огня. Он по-прежнему подозревает Адама и вдобавок считает его первоклассным лжецом. Я с этим не согласна. Но я знаю, что предстоящий разговор почти наверняка переубедит одного из нас.

Нам придется затронуть очень личную тему. Мужчина, заподозренный в измене, чаще всего пытается солгать. Фрэнк Флинн помешался от ненависти к Адаму, так что его показания можно вычеркнуть. А вот у Жанны Фонг не было причин для неприязни – только подозрения. По крайней мере так мне показалось. Она всей душой была за Софи, но ее скончавшаяся подруга не сообщила ей ничего, что можно было бы использовать против Адама.

– Адам, – я беру быка за рога, – ты изменял Софи?

Он мотает головой.

– Ты серьезно?

Это тяжело, но необходимо.

– Мы должны знать, – говорю я.

Адам с отвращением вздыхает.

– Не ваше дело, – упрямо говорит он.

– Это явно имеет отношение к расследованию, – говорит Монтроуз с долей злорадства. – Рассказывайте.

Адам переводит взгляд на стену, и упрямство на его лице уступает место смущению. Он складывает руки на груди. На лбу у него проступает пот.

– Слушайте, – говорит он, – я не горжусь этим. Но да, признаю. Я переспал с коллегой. Но это ничего не значило. Просто работа.

Я не знаю, что сказать. С какой стати в «СкайАэро» интрижка считается частью работы?

– Кто это был? – спрашиваю я.

– Моя начальница. Кэрри ЛаКруа.

– Когда? – спрашивает Монтроуз.

– Несколько лет назад.

– Несколько лет назад, – повторяет Монтроуз.

– Да, я так и сказал.

– Софи знала о вашей тайной связи?

– Никакой связи не было. И Софи ничего не знала, потому что для меня это ничего не значило. Совершенно. Может, это был способ продвижения. Не знаю точно, зачем я с ней переспал, но она предложила, и я согласился.

– Она предложила, – говорит Монтроуз с ноткой сарказма.

Адам прищуривается.

– Да, – говорит он. – Вам, наверное, это сложно понять, но я ей понравился, и я согласился.

– И Софи ничего не знала? – повторяю я.

– Мы никогда это не обсуждали. Я изменил жене, признаю. Это так. Можете поставить жирную галочку напротив моего имени. Многие изменяют своим женам. Если из-за этого вам взбредет в голову, что я замешан в ее исчезновении, вы будете неправы.

Адам встает. Он смотрит на меня, не отрываясь.

– Я ждал от тебя большего, Ли, – говорит он, качая головой. – Никогда не думал, что ты станешь так со мной обращаться. Боже, как же неприятно ошибаться в людях.

– Я просто выполняю свою работу, Адам, – говорю я, надеясь, что мой голос не сорвется. К счастью, не срывается.

Он снова кидает на меня взгляд:

– Если твоя работа – добивать людей, чьи жизни были разрушены бессмысленной жестокостью, ты заслужила премию.

– У нас есть еще вопросы, – говорит Монтроуз, включаясь в разговор.

– Засуньте свои вопросы себе в задницу, детектив, – отвечает Адам. – С меня довольно.

* * *

Через несколько минут ко мне в кабинет заходит Монтроуз. Я смотрю на его руки. Обычно во второй половине дня тремор становится сильнее. Монтроуз видит мой взгляд и прячет руки в карманы. Я делаю вид, что ничего не заметила.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Да, – говорю я. – То есть нет, не совсем.

– Он засранец. Я знаю, ты его обожаешь, после того что он для тебя сделал. Но характер у него скотский. Он самовлюбленный неудачник. Это ужасное сочетание.

– Спорить не стану, – говорю я. – Но кое в чем он прав. Он не убивал свою жену.

– Мы не знаем этого наверняка.

Я указываю на монитор компьютера. На нем открыты предварительные результаты лабораторного анализа. Их прислали, пока мы обсуждали личную жизнь Адама.

Монтроуз наклоняется ближе, но шрифт для него слишком мелок.

Я поднимаю на него взгляд:

– Сперма, найденная в теле Софи, принадлежит не Адаму.

Монтроуз потрясен:

– Откуда ты знаешь?

– Из анализа крови, который мы у него взяли. Он не секретор. А тот, кто изнасиловал Софи, – да.

Монтроуз пытается прочитать, что написано на экране, но быстро сдается. Ему действительно нужны новые очки, но он скупится за них заплатить.

– Ничего не понимаю, – говорит он. – Тогда кто это был?

– Еще не знаю, – отвечаю я. – Но мы выясним.

– Значит, его единственный грех в том, что он засранец.

– Похоже на то.

Засранец, который вытащил меня из-под паутины ветвей сливового дерева и теперь, скорее всего, никогда не заговорит со мной снова. Ну и денек. Мне не терпится вернуться домой к своей кошке и открыть бутылку вина.

Моя жизнь полна смысла. Невероятно полна. Я так и делаю: покупаю бутылку хорошего шардоне в супермаркете по дороге домой. Я ничего не праздную. Просто думаю, что сегодня шардоне подойдет лучше, чем дешевое вино, которое я пью обычно. В дверях меня встречает Миллисент.

Да, невероятно полна.

Я сижу на кухне, пью вино – по крайней мере, из бокала, – и неотрывно пялюсь на телефон. В конце концов я делаю то, чего не следовало.

Я пишу Адаму.

Прости, что так вышло.

Я продолжаю смотреть на телефон, гладя кошку и мечтая, чтобы этот день поскорее закончился. Мне действительно жаль. Я делала то, что нужно. Но в глубине души я этого не чувствую.

Ответа я так и не получаю.

Сидя в одном помещении с Ли и ее придурком-напарником, я вспомнил то, что всегда вспоминаю при виде нее.

День, когда она пропала.

Мы с Кипом сидели в классе, когда к двери с узким окошком подошел секретарь директора и жестом позвал мистера Саперштейна. Шел урок истории XX века, и я был рад, что унылый бубнеж о новом курсе хоть ненадолго прервался. Я всегда называл его «фиговый курс», чтобы позлить учителя.

Мистер Саперштейн со своей нелепой бородкой и очками в роговой оправе закрыл дверь и подошел к Кипу. Вытаращив глаза, он наклонился к Кипу вплотную.

– Тебя ждут дома, – напряженно сказал он.

Кип выглядел растерянным:

– Почему это?

– Мы не может говорить об этом здесь.

– Что-то с мамой?