Не смею надеяться, что вы сможете понять причины, побудившиеменя совершить подобный поступок, — я просто прошу вас простить меня заскрытность. Старики любят хранить свои маленькие секреты.

Спасибо вам, мой дорогой друг, за усердие, с которым вывсегда вели мои дела. Засвидетельствуйте перед Софией мою глубокую любовь к нейи призовите ее разумно править семьей.

Искренне преданный вам Аристид Леонидис».

Я ознакомился с этим замечательным документом с огромныминтересом.

— Невероятно! — сказал я, кончив читать.

— В высшей степени невероятно! — мистер Гэйтскилл поднялся скресла. — Повторяю, я всегда полагал, что мой старый друг мистер Леонидисдоверяет мне.

— Нет, Гэйтскилл, — сказал мой отец. — Старый джентльмен былприродным хитрецом. Он всю жизнь любил неординарные ходы, кривые окольные пути.

— Это уж точно, сэр, — с чувством подтвердил Тавернер. — Онбыл хитрец из хитрецов.

Гэйтскилл выплыл из кабинета с по-прежнему оскорбленнымвидом. Как профессионал он был уязвлен до глубины души.

— Для него это тяжелый удар, — заметил инспектор Тавернер. —Очень уважаемая фирма «Гэйтскилл, Каллит энд Гэйтскилл». Не признают никакогомошенничества. И когда Леонидис прокручивал какие-то темные махинации, онникогда не обращался за содействием к этой фирме. Его обслуживал еще с добрыйдесяток юридических контор. О, это был настоящий хитрец!

— И как никогда это его качество проявилось при составленииданного завещания! — подхватил отец.

— Мы были глупы, — сказал Тавернер. — Ведь если подумать какследует, то получается, что единственный, кто мог смухлевать с этим завещанием,был сам старик. Нам просто не пришло в голову, что ему это могло понадобиться!Я вспомнил высокомерную улыбку Джозефины и её слова: «Полицейские — дураки!»

Но Джозефина при оглашении завещания не присутствовала. Идаже если девочка подслушивала под дверью (что казалось мне весьма вероятным),она едва ли могла угадать действия своего деда. Но откуда тогда этотвысокомерный вид? Какие основания у Джозефины называть полицейских дураками?Или это просто рисовка?

Внезапно пораженный царящей в кабинете тишиной, я поднялглаза: отец и Тавернер внимательно наблюдали за мной. Не знаю, что в ихповедении заставило меня возмущенно воскликнуть:

— София ничего об этом не знала! Абсолютно ничего!

— Нет? — произнес отец.

Я не вполне понял, утверждение это или вопрос.

— Она будет страшно удивлена.

— Да?

— Страшно удивлена!

Наступило молчание. Потом — неожиданно громко и резко —зазвонил телефон на столе отца. Он поднял трубку: — Да? — подождал немного исказал: — Соедините, — потом взглянул на меня:

— Это твоя девушка. Хочет поговорить с тобой. Что-то важное.

Я взял трубку:

— София?

— Чарлз? Это ты? Джозефина… — голос Софии сорвался.

— Что Джозефина?

— Кто-то ударил ее по голове. Сотрясение мозга. Она… Она втяжёлом состоянии… Врачи говорят, она может не оправиться…

Я повернулся к отцу и инспектору:

— На Джозефину совершено покушение.

Отец взял у меня трубку и сказал со всей резкостью, на какуюбыл способен:

— Говорил же я вам присматривать за этим ребенком…

Уже через несколько минут мы с Тавернером неслись вполицейской машине по направлению к Суинли-Дин.

Я вспомнил вывалившуюся мне под ноги с чердака Джозефину иее небрежное замечание: «Пришло время для второго убийства». Бедная девочка непредполагала, что именно она, по всей вероятности, и явится новой жертвой.

Я полностью признавал свою вину и справедливость молчаливойукоризны отца. Конечно же, я не должен был спускать с Джозефины глаз. Хотя ни уменя, ни у Тавернера до сих пор не возникло никаких догадок по поводу личностиотравителя, вполне возможно, что они были у Джозефины. И все принятое мной задетскую болтовню и рисовку вовсе таковым не являлось. В процессе своей сыскнойдеятельности девочка случайно могла стать обладательницей какой-то информации,важности которой сама не понимала.

Я вспомнил треск сухой ветки в саду.

Тогда у меня возникло смутное ощущение опасности. Позже моиподозрения показались мне необоснованными и мелодраматичными. Я же должен былотдавать себе отчет в том, что речь идет об убийстве и что совершивший егочеловек рискует головой и, значит, в целях обеспечения своей безопасности неостановится перед вторым преступлением.

Может быть, какой-то непонятный материнский инстинктподсказал Магде — Джозефине грозит опасность, и именно этим и объясняется еевнезапное решение отправить дочь в Швейцарию.

София встречала нас у дверей. Джозефину, сказала она, увезлина машине «Скорой помощи» в местной госпиталь. Доктор Грей сообщит орезультатах рентгеновского обследования.

— Как это случилось? — спросил я.

София повела нас вокруг дома, и вскоре мы очутились вмаленьком заднем дворике, в углу которого находилось небольшое сооружение сраспахнутой настежь дверью.

— Это что-то вроде прачечной, — пояснила София. — В нижнейчасти двери вырезан лаз для кошки, и Джозефина любила, встав в него ногами,кататься на двери взад-вперед.

Я вспомнил, как сам любил кататься на дверях в детстве.

Прачечная была маленькая и довольно темная. Там стояликакие-то ящики, старые стулья, валялись старые садовые инструменты, резиновыйшланг и прочий хлам. Прямо при входе на полу лежал упор для двери в видемраморного льва.

— Это упор от главной двери, — пояснила София. — Должнобыть, кто-то пристроил его здесь на верхней части двери.

Тавернер провел рукой по верхней кромке низкой двери домика.

— Ловушка, — сказал он и для пробы несколько раз болтанулдверь туда-сюда, потом наклонился над куском мрамора, но брать его в руки нестал.

— Кто-нибудь дотрагивался до этого?

— Нет, — сказала София. — Я не позволила.

— Правильно. Кто обнаружил девочку?

— Я. Джозефина не появилась к обеду в час. А пятнадцатьюминутами раньше Нэнни видела, как она прошла через кухню на задний двор — Джоздесь часто играет в мяч или катается на двери.