— Ну и каков же ответ?

— Первое, что пришло мне в голову, — это мысль оборганизации алиби. То есть каким образом кто-то обеспечивает себе железноеалиби во время покушения на Джозефину. Но эта версия не работает: во-первых, ниу кого из домашних никакого алиби все равно нет, и, во-вторых, обнаружившийтело девочки обязательно нашел бы и кусок мрамора поблизости — и весь modusoperandi все равно стал бы ясным. Конечно, если бы преступник убрал кусокмрамора до того, как ребенок был обнаружен, картина покушения осталась бынепонятной. Но в целом вся эта история кажется лишенной смысла.

Инспектор развел руками.

— И чем же вы все это объясните?

— Особенностью характера Лоуренса Брауна. Индивидуальнойидиосинкразией. Молодой человек совершенно не переносит насилия — он не можетзаставить себя совершить над кем-то акт насилия. Он просто физически не могстать за дверью и раскроить ребенку череп. Но мог устроить ловушку и убежатьпрочь, чтобы только ничего не видеть.

— Да, понимаю, — медленно проговорил я. — И эзерин впузырьке из-под инсулина — из той же оперы?

— Точно.

— Вы полагаете, он действовал без ведома Бренды?

— Это объясняло бы, почему она не выбросила использованныйпузырек. Конечно, они могли действовать сообща… Или даже Бренда могла самапридумать и организовать номер с отравлением… Милая безболезненная смерть длястарого мужа. Но я уверен, ловушку для Джозефины устраивала не она. Женщиныникогда не возлагают надежд на подобные трюки — и в этом они правы. Я личносчитаю — идея с эзерином возникла в голове Бренды и, возникнув, полностьюподчинила женщину себе. Вообще-то Бренда относится к тому типу людей, которыеумудряются не скомпрометировать себя нив каких ситуациях, всегда выходят сухимииз воды — и продолжают жить со спокойной совестью.

Он помолчал и продолжал:

— Эти письма существенно проясняют дело. Если девочкаоправится, можно будет считать, что все устроилось самым лучшим образом. —Тавернер искоса взглянул на меня:

— Ну, и каково же чувствовать себя помолвленным с миллиономфунтов стерлингов?

Я недоуменно заморгал. В тревогах и волнениях последнихнескольких часов я совершенно забыл про завещание старого Леонидиса.

— София еще ничего не знает, — сказал я. — Вы хотите, чтобыя поставил ее в известность?

— Насколько я понял, Гэйтскилл собирается объявить печальные(или радостные) новости после завтрашнего дознания. — Тавернер задумчиво посмотрелна меня: — Интересно, как отреагирует на это семья?

С дознанием дела обстояли так, как я и предсказывал. То естьпо просьбе полиции оно было отложено.

Все мы находились в приподнятом настроении: наканунеоказалось значительно менее серьезным, чем предполагалось сначала, и что можнонадеяться на скорое выздоровление девочки.

— Правда, пока, — сказал доктор Грей, — навещать ее нельзяникому, даже матери.

— И в первую очередь матери, — шепнула мне София. — Я яснодала это понять доктору Грею. Да он и сам прекрасно знает маму.

Должно быть, на моем лице изобразилось сомнение, потому чтоСофия резко спросила:

— Ты чем-то недоволен?

— Ну как… Все-таки мать…

— Меня трогают твои старомодные представления о жизни,Чарлз. Но ты просто плохо знаешь маму. Милое создание совершенно не в силахвести себя в соответствии с ситуацией: она обязательно разыгрывает грандиознуюдраматическую сцену у постели больного ребенка. А драматические сцены — несамое лучшее лекарство для человека, лежащего с пробитой головой.

— Ты успеваешь подумать обо всем, моя милая, не так ли?

— Что ж, кто-то должен думать обо всем теперь, когда дедушкаумер.

Я задумчиво посмотрел на Софию. Было ясно — проницательностьстарого Аристида не подвела его и здесь. Груз ответственности за семью ужележал на хрупких плечах Софии.

После процедуры дознания Гэйтскилл приехал с ними вСуинли-Дин. Когда вся семья собралась в гостиной Магды, поверенный откашлялся иторжественно произнес:

— Считаю себя обязанным сделать следующее объявление.

Я испытывал приятное ощущение человека, посвященного втаинство — ведь содержание объявления я знал заранее, — и приготовилсявнимательно следить за реакцией каждого члена семьи.

Гэйтскилл был краток и сух и внешне ничем не обнаружил своейобиды и раздражения. Сначала он зачитал письмо Аристида Леонидиса, затем —текст завещания.

Наблюдать со стороны за присутствующими было чрезвычайноинтересно, и я только жалел, что не могу смотреть одновременно на всех.

На Бренду с Лоуренсом я не обращал особого внимания, так какдоля вдовы по этому завещанию оставалась прежней. В основном я наблюдал заРоджером и Филипом и уже потом — за Магдой и Клеменси.

На первый взгляд все они держались великолепно.

Филип сидел откинув красивую голову на высокую спинку стулаи плотно сжав рот. Он не произнес ни слова.

Магда же, напротив, как только мистер Гэйтскилл смолк,разразилась бурным потоком восклицаний:

— София! Дорогая! Как неожиданно! Как романтично! Милыйстарый фантазер так хитрил и скрытничал — словно маленький ребенок! Неужели онне доверял нам?! Неужели он думал — мы рассердимся?! Он никогда не подавалвиду, что как-то выделяет Софию среди всех нас. Но правда, все это в высшейстепени романтично!

Внезапно Магда легко вскочила на ноги, протанцевала к Софиии присела перед ней в глубоком реверансе.

— Мадам София, ваша нищая старая мать униженно просит у васподаяния. — И добавила хриплым голосом, подражая выговору простолюдинки: —Кинь-ка грошик, дорогуша. Твоя мамаша намылилась в кино, — и протянула к Софиитрясущуюся руку со скрюченными пальцами.

— Угомонись, Магда! Это бессмысленное кривляние совершеннонеуместно сейчас, — проговорил Филип, почти не разжимая губ.

— О! Но как же Роджер! — Магда резко повернулась к Роджеру:— Бедняжка Роджер! Наш милый старик хотел помочь тебе, но смерть помешала ему…И теперь Роджер не получит в наследство ничего. — Магда величественноповернулась к дочери: — София! Ты просто обязана помочь Роджеру.

— Нет! — Клеменси шагнула вперед. Лицо ее приобрелонепреклонное выражение. — Не надо. Нам ничего не надо.

Роджер, похожий на огромного добродушного медведя, неуклюжеподошел к Софии и нежно взял ее за руку.