Узнать правду можно только от самого преступника — илипреступников. — Припугни их, — наставлял меня Тавернер. — Не давай импередохнуть.

Дай им понять, что мы напали на след. Рано или позднопреступник перестанет вести себя естественно, начнет нервничать и осторожничать— и вот тогда мы и схватим его».

Что ж, до сих пор преступник ничем себя не выдал.

Я вышел из ванной. По-прежнему не встретив ни души, я пошелпо коридору мимо столовой, расположенной слева, и затем мимо смежной с ваннойкомнатой спальни Бренды. Там делала уборку одна из горничных. Дверь столовойбыла закрыта. Откуда-то сверху слабо доносился голос Эдит де Хэвилэнд — стараяледи разговаривала по телефону все с тем же торговцем рыбой. На третий этажвела винтовая лестница. Я поднялся. Там находились спальня и гостиная тетиЭдит, еще две ванные и комната Лоуренса Брауна. Оттуда короткий лестничный маршвел вниз, к просторному помещению, расположенному над половиной слуг, котороеиспользовалось как классная комната.

У двери классной комнаты я остановился. До меня долетелголос Лоуренса Брауна. Должно быть, страсть Джозефины к подслушиванию былазаразна, потому что я без малейшего угрызения совести прислонился к косяку инавострил ухо.

Шел урок истории, темой которого был период французскойДиректории.

По мере того как я слушал, глаза мои удивленно расширялись:Лоуренс Браун оказался великолепным преподавателем. Непонятно, почему это менятак удивило. В конце концов, Аристид Леонидис прекрасно разбирался в людях. Несмотряна свою мышиную внешность, Лоуренс обладал редким даром пробуждать энтузиазм ивоображение в своих учебниках. Драма термидора, гонения сторонников Робеспьера,величие Бараса, коварство Фуше, полуголодная жизнь молодого офицера Наполеона —все казалось живым и достоверным в изложении учителя.

Вдруг Лоуренс прервал повествование и предложил Юстасу иДжозефине поставить себя на место сначала одного, потом другого герояисторической драмы. От Джозефины, голос которой звучал как-то насморочно,учитель не добился внятного ответа, но Юстас отвечал умно и рассудительно,демонстрируя острое историческое чутье, несомненно унаследованное им от отца. Ив голосе мальчика не слышалось обычной мрачности.

Потом раздался скрип отодвигаемых стульев. Я рванул к лестнице,прыгнул на несколько ступенек вверх — и когда дверь классной комнатыраспахнулась, я мирно спускался по лестнице в коридорчик.

Из классной комнаты вышли Джозефина и Юстас.

— Привет, — сказал я.

Юстас удивленно взглянул на меня и удивленно спросил:

— Вам что-то здесь надо?

Джозефина, не проявив никакого интереса к моему появлению,проскользнула мимо меня.

— Я просто хотел взглянуть на классную комнату, — довольнонеубедительно ответил я.

— Вы же видели ее. Просто комната для малышни. Раньше здесьбыла детская, и тут до сих пор полно игрушек.

Он придержал дверь, пропуская меня. Лоуренс Браун стоял устола. Подняв на меня глаза, он вспыхнул, пробормотал что-то невразумительное вответ на мое приветствие и торопливо вышел.

— Вы его напугали, — заметил Юстас. — Его очень легконапугать.

— Ты любишь его, Юстас?

— О! С ним все в порядке. Конечно, он страшный осел.

— Но хороший преподаватель? — Да, с ним довольно интересно.Он страшно образованный и умеет посмотреть на вещи с самой неожиданной стороны.Я, например, никогда не знал, что Генрих Восьмой писал стихи — Анне Болейн,само собой разумеется, — и премилые стихи, между прочим. Некоторое время мы смальчиком оживленно обсуждали «Сказание о Древнем Мореходе», произведенияЧосера, политическую подоплеку крестовых походов, средневековое пониманиесмысла жизни, а также удивительный, с точки зрения Юстаса, факт отменыКромвелем рождественских праздников. За вечной раздражительностью и дурнымиманерами юного Леонидиса скрывался, как я понял, любознательный и живой ум.

Для меня стала очевидной и причина ожесточенности мальчика:болезнь являлась для него не только тяжелым физическим испытанием, но икрушением всех надежд, трагедией, разыгравшейся в тот момент, когда он всемсуществом радовался жизни.

— На следующий семестр я бы уже перешел в одиннадцатыйкласс. Довольно фигово постоянно торчать дома и делать уроки с такой малявкой,как Джозефина. Ей же всего двенадцать.

— Да, но вы же занимаетесь по разным программам, правда?

— Конечно, она еще не проходит высшую математику и латынь.Но кому охота делить учителя с девчонкой?

Я попытался успокоить его уязвленное мужское самолюбие,заметив, что Джозефина — не по годам развитой ребенок.

— Вы полагаете? Я считаю ее ужасно глупой. Она свихнулась наэтой детективной белиберде — бродит по дому, сует всюду свой нос, чиркаетчто-то в черном блокнотике и притворяется, будто очень много знает. Простомаленькая глупая девчонка, — презрительно сказал Юстас. — И кроме того, —добавил он, — девчонки не могут быть настоящими сыщиками. Я ей уже говорил это.Думаю, мама совершенно права, и чем скорей Джо отправят в Швейцарию, тем лучше.

— Ты не будешь скучать по ней?

— Скучать по этой малявке? — высокомерно удивился Юстас. —Конечно, буду. Бог мой, наш дом — это просто что-то невообразимое! Матьпостоянно носится в Лондон и заставляет посредственных сценаристов переписыватьдля нее посредственные сценарии, и постоянно поднимает страшный шум поничтожнейшим поводам. А отец сидит запершись в кабинете со своими книгами изачастую даже не слышит, как к нему обращаются. Почему мне достались такиестранные родители? Дядя Роджер всегда так доброжелателен и участлив, что иногдапросто с души воротит. С тетей Клеменси все в порядке: она, по крайней мере,никому не докучает своим присутствием, но иногда производит впечатление невполне нормальной. Тетя Эдит — тоже ничего, но она слишком стара. С приездомСофии в доме стало немного повеселей, хотя сестрица временами бывает чересчуррезка. Но согласитесь все-таки, странная семейка? Когда бабушка по возрастугодится тебе в тети или в старшие сестры, чувствуешь себя по-идиотски.

Отчасти я мог понять мальчика, потому что смутно помнил исобственную сверхчувствительность в этом возрасте, свой ужас и стыд при мысли отом, что я или мои родственники можем показаться смешными и непохожими наокружающих людей.

— А дедушка? — спросил я. — Ты любил его?

Странное выражение скользнуло по лицу Юстаса.

— Дедушка, — сказал он, — был абсолютно антисоциальнымэлементом!