— А этот парень, который к тебе из Питера приехал? С которым ты в Селищах была? Которого на опушке убили? Маруздин? Он тебе кто?

Ты спрашиваешь про Мишеньку?

Мы познакомились с ним в двенадцатом году, на белые ночи, когда я нарушила свой строгий завет и мы с моей подругой Ксенькой все-таки приехали в Питер. Зачем поехала? Дура была. С тобой мы тогда как раз расстались, я в тоске и депрессии пребывала, думала развеяться. Надеялась: та давняя история на яхте давно забыта. Вот там мы с Мишенькой и познакомились. Он меня немного, так сказать, излечил — от любви к тебе, Пашенька, и от злости.

А в последний день, когда мы с Мишкой расставались, он мне и говорит: «А помнишь ту ночь на «Валерии» в две тысячи пятом году? И тех убитых капитана и девчонку? И богатенького мужика, который в воду упал? Так вот, это я там был, в роли матроса. И тебя, Виолетта, долго искал. Но не потому, чтобы заложить и в полицию сдать — очень ты мне тогда понравилась, никак забыть не мог».

Как я его раньше, в самый момент знакомства, не узнала? Допустила до себя? Не убежала от него сразу, как увидела? Не ускакала со всех ног? В том-то и дело, Пашенька, что не определила. На кого-то похожим показался, вроде где-то видела его — но, может, думала, дежавю. Учти, что времени между нашими двумя встречами прошло семь лет. Тогда, на яхте, ему девятнадцать-двадцать было, во второй раз — двадцать семь. И переменился он сильно: в тот раз вахлак, матросик, одно слово — юнга, а с тех пор и в армии послужил, и в тюрьме посидел. Суровый мэн стал.

Вдобавок на яхте в ту ночь темно было. До всего произошедшего я на него вовсе никакого внимания не обращала — кто замечает прислугу, которая столы накрывает! А когда все случилось, стресс мне голову затуманил.

Да что я оправдываюсь!

Короче, не признала я его тогда, в двенадцатом году. А когда он мне глаза открыл — в последний мой день в Питере, испугалась, умчалась в Москву, звонить ему больше не стала и даже свой номер сменила.

А сейчас он меня снова нашел.

С этого все и началось, преследования и убийства.

Павел

Мы с Римкой прибыли в Хауп. Это стародачный поселок на пресловутой Рублевке. Организован был почти одновременно с Переделкино, в тридцатые годы двадцатого века, чтобы пестовать народившуюся советскую элиту. Об этом и его название говорит: времена были такие, когда обожали аббревиатуры. «Х» в слове «Хауп» означало художники, «А» — архитекторы, «У» — ученые, «П» — писатели.

Лет пять назад я расследовал в поселке два убийства[3], произошедшие в семье Кирсановых. По ходу дела пришлось познакомиться с соседкой братьев-богачей, проживавшей с ними забор в забор, — Еленой Сергеевной Одинцовой, соломенной вдовой одного бизнюка, который в то время скрывался за границей.

Спустя год после тех событий она сама ко мне обратилась: помочь с разводом, наиболее выгодные условия выторговать. Не буду рассказывать, что я придумал, чтобы и прекрасный дом Елены Сергеевны целиком и безраздельно ей достался, и немалые средства на содержание она получила — это выходит за пределы моего нынешнего повествования. Главное, что Одинцова оказалась весьма довольна и, когда мы расставались, помимо оговоренного гонорара сказала с чувством: «Пашенька, за мной должок. Готова тебе теперь оказать услугу. В любое время дня и ночи».

Вот я и решил, что для нее настала пора платить по векселям.

Вдобавок хотелось продемонстрировать Римме Анатольевне, какие убежища могу ей предоставлять в случае необходимости я — в противовес избе, полученной ей от Пана. Или — каморки в многодетном доме Паисия.

Сама Елена Сергеевна спала — ничего удивительного, три часа ночи! Но филиппинка, прислуживающая в доме, приняла нас великолепно. Указала место в гараже, куда поставить мою «бэху» — рядом с «Купером» и «Рейнджровером» хозяйки. Тихо спросила меня: «Вам со спутницей отвести единую комнату или две отдельные?» Естественно, я даже представить себе не мог, как после всех Римкиных рассказов улягусь с ней в постель, поэтому ответствовал, что две. Прислуга нам показала два отдельных апартамента: третий этаж, окна в пол, вид на сад и соседский особняк Кирсановых.

Внизу, у фасада образцовского особняка, решенного в стиле хай-тек, плескался двадцатипятиметровый бассейн, и служанка выдала нам по купальному полотенцу: «Вы можете искупаться перед завтраком».

— А во сколько вы завтракаете?

— Вам накроют сразу, как вы выспитесь.

С таким комфортом можно было переходить на нелегальное положение.

Георгий Степанович. Наши дни

Ищите женщину — хороший принцип. И в этом деле его тоже следовало соблюдать.

Друзья из столичного главка предоставили Георгию Степановичу доступ к последним сводкам по городу и области.

И вот что получалось: перестрелка близ деревни Селищи — присутствовала неустановленная женщина.

Нападение на улице Ферсмана — тоже.

А потом вдруг новость: оба этих дела объединили с третьим! Вроде бы на первый взгляд непохожим.

В поселке Горохольцево Московской области на дом некоего Паисия Парсунова, многодетного отца и старосты в местной церкви, напали бандиты. Тот отбился — непонятно как, ведь душегубцев было двое, а он — один, жена его овца, как видно из материалов, и в схватке участия не принимала. Паисий, как он показал на допросе, сам спеленал, стреножил нападавших, вызвал полицию.

А потом, при внимательном изучении, стало понятно, почему и этот случай к двум другим привязали. Бандосы прибыли к дому Парсунова на черной «Ауди А4» с липовыми номерами — аналогичной той, что была засвечена на Ферсмана и у деревеньки Селищи.

Георгий Степанович позвонил своему контакту в МУРе и спросил, как там с операцией «Зонтик»? Проще говоря: пробили ли мобильники, которые светились рядом с местами всех трех происшествий?

— Особо меня интересует одна девчонка, что там крутилась. Она и на Ферсмана болталась в момент перестрелки, и на опушке леса.

Источник ответил, что они работают над этим вопросом и позвонят, как только, так сразу.

Георгию Степановичу вспомнилось, как тогда, в пятом году в Петербурге, он тоже выспрашивал следака-жиртреста, который вел дело: а каковы результаты биллинга? Чьи телефоны оказались