стану. И тебя на наших крошечных метрах после вашей, так сказать, свадьбы, пропишу. Вот только за то время, пока тебя будут у нас регистрировать, попрошу от нас съехать. Найди себе комнату или квартиру и работать иди — пора на ноги становиться. Да и хватит возле Паисия тереться, возьмет и впрямь влюбится в тебя, а ему такая, как ты, явно в жены не нужна. И второе условие: не позже, чем через год, вы с ним разведетесь.

Паисий отправился в Калининградский загс на проспект Королева. Наговорил там о беременности невесты, о своей длительной командировке на Байконур — временами, когда этого требовали интересы семьи или дела, он превращался из рохли в деятельного болтуна — очаровал там сотрудниц, и им разрешили расписаться всего через неделю.

От праздничной регистрации он отказался, да и Римме в сложившейся обстановке ни к чему были эти парадные лестницы, хрустальные люстры, двуглавые орлы на стенах. Никого из друзей приглашать молодой человек не стал, да и родителям сказал, что им в загсе лучше не появляться. Единственное, на чем настоял: съездить в торговый центр, купить Римме красивое платье и обручальные кольца.

Но все равно: не такой, нет, совсем не такой представляла она собственную свадьбу! У них на юге они всегда шумные, многолюдные — съезжаются двоюродные-троюродные, гуляют по нескольку дней, выплескивая веселье за границы квартир или станичных мазанок. А тут, пусть женитьба ненастоящая, все равно: с ее стороны никто даже ни о чем не узнает? А она бы с большой гордостью прошлась в венчальном платье перед многочисленными тетушками-кумушками-сестрами-подружками, которые вечно уверяли, что ничего путного из нее не выйдет.

Единственное, маме с отцом написала — второй раз после исчезновения из Петербурга. В первый раз — бросила открытку в Москве, на Ярославском вокзале — сообщала: «Мне пришлось уйти из института, я переехала в другой город, не ищите меня, у меня все в порядке, я сама вам буду писать». А теперь, чтобы совсем запутать следы, черкнула: «Мамочка, папочка, я выхожу замуж, и мы с супругом (он военный) уезжаем на полигон в Архангельскую область. Буду сообщать письменно, как дела». Письмо попросила бросить на месте прибытия сослуживца Паисия, который отправлялся в командировку на космодром Плесецк.

Но все равно: сладкая любовь превращалась в металлический расчет.

Мыльные пузыри лопались.

Пупсики, плюшевые мишки, воздушные шарики сами собой аннигилировались.

Как не было конфетно-букетного периода — так не стало и медового месяца.

Точнее, Римма, напротив, боялась, чтобы он не наступил.

Но и после формального бракосочетания Паисий остался столь же асексуальным. Он лишь три раза, словно на Пасху, расцеловал ее в щеки.

Вечером после росписи — дело было в пятницу, и родители укатили на свою дачку во Фрязино — Римма накрыла в квартире на Сакко и Ванцетти скромный стол. Игристое из Абрау, красное вино, набор сыров из супермаркета № 1, на горячее — жареная курица.

Сама подливала Паисию — ей хотелось, чтоб он запьянел.

В конце концов, и сама захмелевшая, спросила:

— А ты, что, так ко мне ничего и не испытываешь? Ни любви, ни желания?

Он с минуту подумал, глядя в сторону, и серьезно сказал:

— Я вижу, что это никому из нас ничего бы не дало. Ты меня не любишь и не полюбишь никогда. Я бы, может, если поставил целью, когда-нибудь тебя добился. Но это станет в итоге тяжко нам обоим. И никому счастья не принесет. Мы совсем разные люди, не созданные друг для друга, — это сто процентов.

— А давай попробуем? — лукаво провоцировала она. — Ведь мы теперь официально муж и жена. А вдруг: вспышка, взрыв, фейерверк, ослепление? Потом будем жить долго и счастливо?

Паисий тяжело задышал, вдруг протянул над маленьким кухонным столом руку и погладил Римму по щеке. Она отпрянула.

— Нет, нет! Стоп! Я пошутила!

…В ту ночь, несмотря на то что Римма накидалась игристым и красным почти до беспамятства, ночь они все равно провели раздельно: он в своей келье-кабинетике, она — в «изоляторе», как шутливо называли в семье Парсуновых единственную отдельную комнату.

А потом случилась беда.

В семье Парсуновых, кроме квартиры близ станции Болшево и летней дачки во Фрязине, имелось два других богатства: кирпичный гараж в кооперативе «Сплав», расположенный все на той же улице имени Сакко и Ванцетти, и машина. Темно-синяя «Пятерка Жигули», купленная в последний год существования Советского Союза: очередь тогда подошла на предприятии. С тех пор времена капитализма ни рубля не накопили бессребреникам Парсуновым для улучшения автопарка. Поэтому старший бесконечно проводил время в гараже, промывая своей «красотке» карбюратор, перебирая стартер, подзаряжая аккумулятор и прочее. А использовалась «пятера» с исключительно утилитарными целями: перевезти на дачу (и обратно) в начале и конце сезона вилки-тарелки-ложки-плошки; встретить на вокзале кого-то из родни; совершить очередной набег на книжный в «Олимпийском» и завезти домой новую порцию высокоумной и высокодуховной литературы.

Последним особенно грешил Паисий.

И вот однажды, в воскресенье, на второй день после их свадьбы, он вернулся после своего книжного набега совершенно перевернутый. Бледный, убитый. Прошел в свою комнату и лег лицом к стенке. Римма бросилась к нему:

— Что? Что с тобой?

— Расскажу позже. Когда родители приедут.

Вечером, когда прибыли с фазенды Парсуновы-старшие (они для еженедельных переездов на дачу предпочитали электричку), Паисий поведал им (и Римме) следующее.

Он возвращался по Ярославскому шоссе в Калининград. В какой-то несчастный момент, обгоняя еле ползущую таратайку, занял крайний левый ряд. И тут позади него нарисовался «Мерседес» из ново-русских, стал наседать прямо на задний бампер и бешено мигать дальним светом. Паисий занервничал и сместился вправо, давая дорогу. А там вдруг метнулась какая-то черная тень, раздался легкий треск. Молодой человек продолжал ехать, но тут его обогнал другой «мерс», черный и новый, заставил прижаться к обочине. Сам встал впереди.

Из чужой машины вылезли четверо. Все натуральные быки. Стриженые, накачанные, быдловатые, с наездами.

— Смотри, чухан, ты нам машину поцарапал, зеркало разбил. Пытался скрыться с места аварии. Компенсировать надо! Плати давай!

Стали звонить на какие-то сервисы, протягивали растерянному Паисию мобилу — слушать прейскуранты. Требовали за разбитое зеркало и царапину на двери триста тысяч рублей. В конце концов сжалились и сошлись на двухстах. Срок выплаты установили в три дня