не знает — купить на эти деньги ничего нельзя, ибо, напоминаю, ничего нет, так как никто не работает и не хочет работать. И даже в качестве туалетной бумаги эти деньги использовать нельзя, ибо кушать нечего и, следовательно, нет повода ходить в туалет. Нонсенс! В результате, люди мрут от голода, вшивеют, дичают и дружно маршируют обратно в первобытнообщинный строй и — далее со всеми остановками, превращаясь сначала в обезьян, а потом — в беспозвоночных, согласно теории эволюции Дарвина. А перед нами, людьми, строящими коммунизм, такой проблемы — "Куда девать деньги" — не стоит. Мы стремимся к тому, чтобы денег вообще не было. В итоге, нас ждет коммунизм, а их — убогая жизнь в виде амеб и инфузорий в мировом океане!". Тэтэ торжествующе уставился на Тасю. Одноклассники, очарованные короткой, энергичной и блестящей речью, хихикали, прикрывая рты руками. Тася озадаченно молчала. Она понимала, что Топчин опять скоморошничает, говорит что-то не то, но что именно "не то" он говорит, она не понимала. Не могла понять, в чем подвох, и не могла поэтому осадить болтливого ерника. Не станешь же, в самом деле, ругать школьника только за то, что он заявляет о неизбежной победе коммунизма… "Несколько упрощенная теория, но вывод правильный, — выдавила, наконец, классная. — Садись, Топчин, спасибо. И угомонись уже: тебя сегодня слишком много. Так, у меня объявление: в следующую субботу, если погода будет хорошей, мы идем в поход!".

Глава 18

Ранняя осень и поздняя весна традиционно были временем школьных походов в лес. И только летние каникулы были чудеснее и желаннее этих походов. Безбрежные подмосковные леса, густые и пышные, соболиными мехами укутывали города и поселки, пряча и скрашивая изъяны неказистых, закопченных фабрично-заводским дымом городков и поселков. Толик с его чуткой поэтической натурой обожал осенние вылазки в лес в ту пору, когда древесные кроны превращаются в одну сплошную божью палитру, роняя наземь золотые и бронзовые капли, воздух становится прохладным и прозрачным, а небесное чело все чаще хмурится при мысли о неотвратимой и скорой зиме. В такую погоду особенно приятно греться в лесу у костра, слушая треск пылающих веток и трескотню болтушек-одноклассниц, а вечером возвращаться в родные благоустроенные квартиры, к ваннам с горячей водой и теплым кроватям. Что сравнится по красоте и тихому спокойствию с русским лесом, вновь переживающим тот дивный отрезок своей жизни, что называется золотой осенью? Тропические острова с бирюзовыми бухтами и мучнистым песком? Бесконечные скандинавские фьорды, в которых замерла не вода, а само время? Альпийские луга, напоенные ароматом трав и цветов? Снежные зубцы Гималаев в лучах заходящего солнца? Курчавые оливковые рощицы, которые тискает и щиплет нахальный каталонский ветерок? Нет. Все они восхитительны, но только златоосенний русский лес предстает перед очарованным странником как абсолют вселенской гармонии и покоя, только он являет собой тот божественный алтарь, на котором во исполнение предначертанных законов бытия природа приносится в жертву ради своего грядущего возрождения и расцвета. Деревья в осеннем лесу похожи на угасающие свечи, в ветвях беззвучными молниями мелькают белки, дятел пытается достучаться до соснового сердца, ему отвечает стук колес далекой электрички, голоса разносятся далеко окрест, упруго отталкиваясь от стволов, охапка прелых листьев в нескольких шагах от тебя вдруг вздыбливается, под ней копошится кто-то невидимый и таинственный, девчонки визжат…

И вот найдено подходящее место для стоянки. На земле расстилаются старые задубевшие кухонные клеенки, на них из рюкзаков вываливается вся захваченная из дома провизия, которую можно съесть немедля: мятые бутерброды с копченой колбасой, рыхлые картофелины, вареные яйца с синюшными пятнами на боках, серебристые слитки плавленых сырков, тускло сияющие консервные банки со шпротами и бычками в томатном соусе, куриные ноги и крылья, букетики зеленого лука и укропа, спичечные коробки с солью, печенье, драгоценные обломки халвы, яблоки. Осторожно, как боеприпасы, выкладываются бутылки лимонада "Буратино" и термосы с обжигающим сладким чаем. Венька и вовсе достает из безразмерного вещмешка нечто, похожее на завернутую в детские рубашонки бомбу, на поверку оказавшейся трехлитровой банкой березового сока. (И не лень же было толстяку переть на себе такую тяжесть!..). Кто-то ворчит, кляня раздавленный некстати помидор, окропивший зернистым соком внутренности рюкзака. Но на брюзгу никто не обращает внимания: проголодавшиеся на свежем воздухе юные туристы синхронно сметают продукты с клеенчатой скатерти-самобранки. Слышно только, как работают жернова челюстей, изредка прерываясь на реплики вроде "Редисочку подкинь мне! И соль!". Потом, чуть позже, путешественники будут варить на костре кулеш в закопченном цинковом ведре, жарить нанизанные на прутики сардельки и ломтики хлеба, печь картошку на углях под бренчанье гитары и песни из "Трех мушкетеров". Это все будет потом, сейчас же главное — утолить пришедший в лесу (или из лесу) волчий аппетит.

Кроме Таси в походы с классом всегда ходил Костя Княжич. Иногда он брал с собой жену, застенчивую розовощекую красавицу с литыми и тяжелыми, будто цепи, косами, и дочек-близняшек. Малышки тут же становились добычей девчонок, которые всю дорогу играли с ними, как с куклами, учили варить суп, возились, целовали, тискали, кружили, схватив близняшек за тонкие ручонки. Обязанностью пацанов были сбор хвороста и разведение костра. За хворостом пошли одной большой толпой. Мирно почивавший доселе лес наполнился криками и оглушительным хрустом сухих веток, как будто сквозь чащу ломилось стадо обезумевших лосей. Славик Ветлугин перочинным ножом увековечивал собственное имя на теле безропотного вяза. Высунув от усердия кончик языка, Славик уже заканчивал трудиться над выпяченным брюхом буквы В, когда услышал за спиной негодующий возглас Кости: "Ветлугин, что ты делаешь?! У тебя совесть есть?.. Или ты ее с собой в поход не взял?". "Константин Андреевич, он хотел написать "Слава КПСС!", — Толик попытался придти на помощь застигнутому на месте преступления однокласснику. "Не смешно, Топчин!.. Ну, вот, взял, изуродовал дерево… Зачем, Ветлугин?", — ребята никогда не видели географа таким рассерженным. "Константин Андреевич, но… это всего лишь дерево, — пожал плечами Славик. — Вон их тут сколько…". — "И каждое из них — великая ценность! Я не буду тебе напоминать прописные истины о том, что деревья — это кислород, которым мы дышим, это бумага книг, которые мы читаем, это стулья и столы, на которых мы сидим и за которыми работаем, это дрова, которыми мы отапливаем дома. Хотя это тоже варварство: топить печки надо углем, а бумагу и мебель делать из искусственных материалов… Однако не об этом сейчас речь, а о том, что людям почему-то недостаточно истреблять деревья ради своих