А я просто не имею права вмешиваться в то, что давно уже не мое.

Да и не было никогда это моим.

Я сглотнул, долго молчал, потом спросил, а что с его бизнесом.

Он ответил, что гей-клуб они вынуждены были прикрыть, но оставили два других заведения, которые в последнее время стали приносить неплохую прибыль. Проблема в том, что ребятам теперь очень не хватает хорошего пиар-менеджера, функции которого в том числе выполнял все это время Аркадий.

Я спросил, какого именно человека они ищут, смутно подозревая, что, возможно, именно в этом и была истинная причина его внезапного желания меня увидеть. В ответ он будничным, деловым тоном описал кандидата. И это явно был не я!

Человек этот должен быть смелым, наглым, упертым, иметь положительный опыт в подобной работе и, конечно, остро нуждаться в деньгах!

И я подумал не про себя (ведь, кроме «нуждаться в деньгах», я не соответствовал ни одному критерию), я подумал про Алису.

Она дерзкая, она умеет и очаровывать, и ставить на место, она не так уж и давно сделала себе карьеру в хорошей компании, и, самое главное, для нее работа – это прекрасная возможность освободиться от того, что уже долгое время прессует ее, загоняя в клетку!

И я без экивоков так прямо и сообщил Аркадию, что сам точно не потяну, поскольку напрочь лишен какой-либо деловой хватки, но у меня есть на примете шикарная девушка, которая почти на сто процентов подойдет на это место.

– Любовница? – в лоб спросил Аркадий.

В его взгляде на долю секунды даже мелькнул неподдельный интерес!

– Не совсем…

– То есть ты ее «того», но только не тем местом, что ли? Понятно, милый, все та же старая песня… Платоша, знаешь, в чем твоя проблема? Ты место свое в жизни найти до сих пор не можешь. И дело даже не в том, что ты и с «нашими», и с «вашими»… Ты же не гей и никогда им и не был, мне это было понятно с самого начала. Ты в принципе ни с чем до конца определиться не можешь! Нельзя быть немножко мужем, немножко отцом, для остроты ощущений иногда спать с мужиками, позиционировать себя творческой личностью, стремиться хорошо есть и жить красиво и при этом не пачкать руки грязью. Не бывает так, понимаешь?

Я и баловал тебя, и жалел по-своему, серебряный ты мой мальчик… Но все это время я надеялся на то, что хоть чему-то смогу тебя научить! Хотя бы на собственном примере… Да, да, только не говори ничего, ты прав: мой пример, конечно, не самый лучший! Но тем не менее я прошел, до конца, без остатка, как мне было отмерено, так и прошел, путь мужчины. Я всегда точно знал, чего хочу, зачем мне это и как этого достичь, и все это я получал от жизни! Физиология – это всего лишь форма, но суть моя от этого не менялась. А твои проблемы совсем не от того, что ты когда-то не в ту постель попал, а в том, что, уже оказавшись там, ты и тогда точно не знал, зачем тебе это и тебе ли вообще это надо! Понимаешь разницу?!

Первым моим порывом было тут же начать сопротивляться, не потому, что я был в корне с этим не согласен, а вот просто так, упершись рогом, из ребячьего принципа!

Но я не стал этого делать.

Я понимал, что он, по сути, прав и что прежний костюмчик мне да-а-авно уже мал…

И еще понимал, что сейчас я, возможно, вижу Аркадия в последний раз.

Я подумал и ответил:

– Понимаю… особенно в последнее время. Но, знаешь, она – такая же. Неопределенная. Но она лучше меня, честнее и смелее.

– Ну, раз ты за нее хлопочешь, раз ей нужна работа, она не гламурная старая фифа, которая пригрела тебя под своим одеялом, правильно я понимаю? – Он все-таки не смог сдержаться и усмехнулся.

– Нет, конечно! Она молодая, хорошая, и ей очень нужна нормальная работа.

Аркадий пожал плечами, отвернулся к окну и замолчал.

Мы постояли еще на лестничном пролете, я прикурил вторую сигарету.

За окном на карниз села жирная ворона. Эта наглая тварь где-то сумела раздобыть кусочек то ли хлеба, то ли сыра и теперь, зажав его в клюве, судя по всему, кумекала, как бы его втихаря сожрать.

Она привлекла внимание Аркадия, и он начал внимательно рассматривать птицу.

А я рассматривал Аркадия.

Он о чем-то задумался, и в этот момент его болезнь как будто еще острее обозначилась, делая все его когда-то красивое лицо уставшим и изможденным.

И он почти неуловимо напомнил мне Алисиного профессора, возможно, этой тоскливой опустошенностью…

Хотя нет, тот – все еще холеный, собранный, хоть и растерянный был тогда, да нет, наверное, все дело в лестничной клетке…

Внезапно я понял, что этот человек, стоящий сейчас напротив меня у больничного окна с облупившейся краской на рамах, тушащий сигариллы об консервную банку для окурков, прикрученную проволокой к ржавой трубе, навсегда останется в моей памяти именно в этом скоротечном моменте. Циничный сатир с блестящим умом и широким кругозором, человек, спящий по три часа в сутки и ловко совмещающий бизнес и личные удовольствия, меланхоличный и взрывной одновременно – портрет, во многом дорисованный моим собственным воображением, в какие-то доли секунды окончательно треснул по швам, оставляя лишь пепел от окурков сигарилл да морщины на его лице.

Аркадий, словно подслушав мои мысли, оторвался от созерцания вороны и вдруг спросил, кивнув в сторону птицы:

– Как думаешь, моя душа заслужила хотя бы такой будущей оболочки?

– Да нет, ну что ты… В смысле, тебя ждет гораздо лучшая участь. – Я попытался засмеяться, но получилось это как-то совсем уж вяло и вымученно.

– А с чего ты так решил-то?

Его взгляд побродил по разъеденному временем и сигаретным дымом потолку, а затем снова вернулся ко мне:

– Ты не юли только, Платоша. Знаешь, ты был для меня самым плохим любовником и самым хорошим человеком! – вдруг почти скороговоркой выпалил он.

Я растерялся и сумел только выдавить из себя:

– Прости.

– За что?

– Ну, за то, что не имел смелости поговорить с тобой тогда… и все это время. Я действительно ведь только сейчас начинаю понимать, что я, кто я и для чего я здесь.

– Понятно… Зацепила тебя эта девка.

Он вздохнул, но усмешки не последовало.

– Ты семью-то хоть не бросишь?

– Конечно, нет.