Гости прошли в гостиную. Тонкий, едва уловимый запах свежих роз наполнял комнату ароматом райского сада. Букет, подаренный Катей, стоял в массивной хрустальной вазе посреди стола. Каждый цветок казался словно высеченным из мрамора и вместе с тем был удивительно живым и трогательным.

– Катя, девочка моя, – воскликнула Анна Ионовна, – спасибо за букет! Он превосходен!

Катя потянула за тонкий шнурок, свисающий с потолка, и на стену медленно опустился широкий экран. Проектор стоял возле другой стены. Затем она задернула шторы, и в гостиной сразу стало темно, как в настоящем кинозале. Ничего удивительного, ведь подкладка из ткани блэкаут была приобретена заранее, как и все остальное.

– Вот это да! – охнул Леонид. – Надя, и ты молчала!

– Конечно, иначе ты бы в первом тосте все рассказал, – рассмеялась Надежда.

– Здорово, мы в детстве с мамой так диафильмы смотрели, – воскликнул Тимур.

Соня захлопала в ладоши.

– Кино, у нас будет кино!

– Товарищи, занимайте места согласно купленным билетам, – голосом диктора из программы «Время» возвестил Леонид.

Когда все расселись: Анна Ионовна, Надежда и Леонид на диване, Соня в кресле, а Тимур на пуфике у ее ног, Катя нажала кнопку проектора, и на ослепительно белый экран посреди темной комнаты выплыло здание Пензенского музыкального училища, и худенькая девочка в коротком, едва до колен, клетчатом пальто с заколотыми в пучок волосами на его фоне. Заломы на старой черно-белой фотографии были аккуратно убраны, но тщательная ретушь не вводила в заблуждение относительно возраста фотоснимка: он был всего лишь на десять с небольшим лет моложе самой Анны Ионовны.

За кадром тихо звучала классическая музыка. Девочка с фотографии пытливо смотрела на зрителей, на Анну Ионовну и робко улыбалась. Отец снял ее перед началом занятий. Анна Ионовна точно знала, что девочке надо скорее бежать в зал, чтобы не получить нагоняй от строгого педагога. И она его все-таки получила, потому что отец замешкался с трофейным фотоаппаратом.

Вот любимая сестренка Лена обнимает плюшевого медведя, у которого левый глаз еле держится на одной нитке. Он укатится, этот глаз, завтра же – в густые заросли лопухов у старого сарая во дворе. Лена улыбается и еще не знает, как будет реветь над одноглазым мишкой, тем более что глаз они так и не найдут, только вылезут все в колючках репейника на колготках и подолах шерстяных платьев…

Это мать – она слыла первой красавицей Пензы. Русая коса, непослушные кудряшки на шее, румянец на нежной, будто фарфоровой коже. Не случайно ходила молва, что отец, еще будучи женихом, спускал других удалых ухажеров с трех лестниц. К ней не боялись свататься, даже зная, что она – дочь врага народа, дворянских кровей. А как она играла на рояле! Талант Ани и Лены не был случаен, он впитан с молоком матери.

Любимый Беня – Бенцион Грувер. Сидит за роялем и злится, что его оторвали от игры. Он с детства не любил фотографироваться, считал себя неказистым и смешным. Вот только поклонницы и ученицы хранили его карточки под подушкой. Кудрявый черноокий гений с тонкими нервными пальцами. Как рано ушел он из жизни. Как несправедлива к нему оказалась судьба, прервавшая взлет гениального музыканта почти на пике славы.

Как похожа на него Надежда и как не похожи Катя и Соня. Но что значат внешние черты по сравнению с кровью, зов которой неотвратим и всепобеждающ?

Леночка с дочкой Жанной – племянницей Анны Ионовны. Тоже видна их порода. У Жанны волевой подбородок – совсем как у их отца, библейское имя которого не помешало сделать военную карьеру. Упрямством Жанна тоже пошла, видать, в деда Иону. Тот, не побоявшись наветов, поступил по-своему и взял в жены дворянку, а Жанна бросила музыкальное училище, родила Маринку и с залихватской удалью пустила жизнь под откос: нигде толком не работала, гуляла, третировала мать и не интересовалась дочерью, которую воспитывала Елена Ионовна.

Но все это было за кадром. С экрана на зрителей смотрели кудрявые девушки – веселые, упрямые, задорные, самоуверенные. Они были одним родом, одной семьей, и, казалось, не могло появиться в их жизни силы, которая бы разобщила, раскидала их друг от друга, сделала чужими, враждебными, непримиримыми.

– Девочки, бедные мои девочки, – всхлипывала Анна Ионовна, и слезы, уже не сдерживаемые условностями, текли по ее щекам.

Консерватория, концерты, ученики и поклонники. Жизнь, бурная и прекрасная, проносилась в мелькающих кадрах, которые то наплывали, то пролистывались, но неизменно задерживались, перед тем как исчезнуть, чтобы запечатлеться в памяти смотрящих.

Катина подруга Аллочка, работавшая монтажером у известного московского режиссера, потрудилась на славу. Фильм вышел трогательным и правдивым. Казалось, это не фотографии сменяются, а сами люди двигаются, меняют позы, взрослеют, стареют, обзаводятся детьми, встречаются и расстаются, чтобы вновь встретиться. Черно-белые снимки удачно дополнял видеоряд, восстановленный из узкой пленки пятидесятилетней давности. Аллочка оказалась настоящей волшебницей, Катя отнесла ей все, что нашла в коробках на антресолях Надежды. После оцифровки записи обрели новую жизнь.

Главной изюминкой фильма стала запись с VHS-кассеты, которая прибыла почтой из самой Пензы. Это видео не видел никто, включая саму Анну Ионовну.

Вспомнив рассказы бабушки о ее поездке в родной город на шестидесятипятилетие и о том, что на застолье пробовал подаренную камеру внук ее подруги, Катя нашла старую телефонную книжку и – о чудо! – обнаружила в ней телефонный номер этой подруги, ведь чуть позже она сама консультировала ее внука по этому номеру о незыблемых правилах поиска и покупки квартиры. Катя сама тогда была начинающим агентом, но очень старалась передать свои знания, чтобы помочь незнакомому пензенскому парню. Сколько времени утекло с тех пор! И правила-то изменились, а прежний номер после трех длинных гудков ответил.

Оказалось, что подруга Анны Ионовны умерла два года назад, а говорил с Катей тот самый внук, который чудом оказался в бабушкиной квартире. Он давно занимается бизнесом, имеет два дома в Америке и один в Европе, но каждое лето приезжал проведать бабулю. Теперь квартира пустует, приезжать не к кому, и он собирается ее продавать. Вот вещи разбирает… Столько уже на помойку вынес. Вы же знаете, Екатерина, этих бабушек. Со своего военного детства привыкли хранить каждый лоскуток, каждую безделушку. И выбрасывать-то жалко, да куда же все это девать?! Конечно, что-то он везет на память с собой, но ведь не все же.

– А пленки? – выдохнула Катя, прервав его речитатив. – Не попадались вам старые видеокассеты? Вы сами снимали двадцать пять лет назад.

– Пленки? – Пауза была долгой и, кажется,