– Да, конечно, – смешалась Ортолана. – Однако мы хотели поговорить кое о чем, касающемся моей дочери… Кларисса, мессер Гвидо Квинтавалле просит твоей руки, – произнесла она тоном, не допускающим возражений. – Его отец согласен на этот брак, я – тоже. Насчет приданого мы договорились, так что в воскресенье состоится помолвка, а после Рождества Пресвятой Девы Марии – свадьба. Вопрос решенный; вы с мессером Гвидо отличная пара, и я рада, что твоя судьба так благополучно устроилась.

– Да, матушка, – ответила Кларисса, не поднимая глаз.

Ортолана глянула на нее с подозрением, а Гвидо подпрыгнул от радости и воскликнул:

– Мы будем славной парочкой: что за жених, что за невеста – словно выпечены из теста! Это экспромт… Я такую свадьбу закачу, что и через сто лет в Ассизи будут помнить о ней!

* * *

Наскоро переодевшись, Кларисса оставила Бону укладывать парадное платье в сундук, а сама побежала к своей сестре Агнессе. Младшие сестры, Пененда и Беатриче, ушли с няней в церковь; Агнесса была одна и с нетерпением ждала Клариссу.

– Ну, что? Как тебе Гвидо Квинтавалле? – спросила она, едва Кларисса вошла в комнату.

– Так ты уже знаешь? – удивилась Кларисса.

– Мне Бона рассказала, пока ты была у матушки с этим Гвидо. Быстро они тебя окрутили: не успеешь оглянуться, как станешь синьорой Квинтавалле. А потом подойдет и моя очередь, но меня не удастся окрутить: я скорее умру, чем выйду замуж, – возмущенно сказала Агнесса. – Если бы ты знала, как отвратительны мне мужчины, эти грубые, грязные, вечно жующие и пьющие скоты! Позволить, чтобы это животное взяло власть надо мною, приказывало мне, что делать; чтобы оно принуждало меня жить с ним, да еще рожать от него детей?! Ну уж, нет! Лучше я уйду в монастырь и посвящу себя Богу. Какая тихая, светлая, благостная жизнь в монастыре, а весь этот мерзкий, жестокий, мужской мир пусть останется за его стенами; внутри – рай, снаружи – ад!

– Тише, не кричи, – сказала Кларисса. – Я знаю, что замужество не для тебя. Но я тоже не пойду замуж. Я не пойду замуж за Гвидо Квинтавалле…

– Замуж за Гвидо Квинтавалле? – переспросила Агнесса. – А за кого ты хочешь выйти? А, я поняла!.. Но он же…

– Не все мужчины таковы, какими ты их себе представляешь, – перебила ее Кларисса. Есть такие, любить которых – большое счастье. Ах, милая сестрица, знала бы ты, что такое настоящая любовь! – Кларисса слабо улыбнулась и прочла на память:

Полна любви молодой,

Радостна и молода я,

И счастлив мой друг дорогой,

Сердцу его дорога я —

Я, никакая другая!

Мне тоже не нужен другой,

И мне этой страсти живой

Хватит, покуда жива я.

– «Сердцу его дорога», – повторила Агнесса. – Ты ему открылась?

– Нет, – вздохнула Кларисса, – но теперь откроюсь. Медлить больше нельзя: матушка назначила на воскресенье мою помолвку с Гвидо.

– Но ведь твой Франческо почти что монах. Про него разное говорят: кое-кто говорит, что он живет, как святой отшельник, но большинство – что Франческо связался с бродягами и разбойниками.

Кларисса рассмеялась:

– И ты этому веришь? Франческо – бродяга и разбойник? Франческо?.. Никогда!

– Но, значит, он святой отшельник, – как же тогда быть с твоей любовью? – спросила Агнесса.

– Вот это-то я и хочу выяснить, – сказала Кларисса. – Прямо сейчас, не откладывая… Я иду к нему, он живет у Кривой речки. Ты пойдешь со мной?

– Пойду, я не отпущу тебя одну, – решительно ответила Агнесса. – Но если он откажет тебе, что ты будешь делать? До воскресенья осталось три дня.

– Я не вернусь домой. Или я стану женой Франческо Бернардоне, или… – Кларисса запнулась.

– Или?.. – Агнесса внимательно посмотрела на нее.

– Там видно будет, – ответила Кларисса. – Пойдем же скорее, пока здесь никого нет.

– Сейчас идем, я только возьму с собой что-нибудь из одежды, – Агнесса задумалась, а потом решительно сказала: – Нет, я ничего не буду брать. Я тоже не вернусь больше домой: уйдем, как есть, в этих простых платьях и с пустыми руками.

* * *

Крестьяне, у которых работали Франческо и его товарищи, относились к ним по-разному. Франческо они жалели, считая его безобидным юродивым, человеком не от мира сего; слушая его речи о Боге и божьих заповедях, они вздыхали и говорили: «Да, это так. Воистину так. Оно, конечно, правильно». Женщины при этом тайком шептались: «А он ничего… Мог бы хорошую девушку взять за себя. Такой молоденький, бедняжка, и вот вам… Ох, грехи наши тяжкие!».

Филиппо крестьяне почему-то побаивались: возможно, из-за его постоянно сурового вида и привычки изъясняться резко и коротко, по-военному. Но к нему же они шли за советом, стараясь запомнить слово в слово, что он говорил, и переспрашивая, если чего-нибудь не понимали.

Паоло крестьяне невзлюбили по непонятной причине. Они настороженно воспринимали все, что от него исходило: дельные, подкрепленные знанием законов советы Паоло по житейским вопросам и по тяжбам, которые были у крестьян, они выслушивали так, будто искали здесь какой-то подвох. За глаза они называли Паоло «грамотеем» и «законником», что имело для них особое значение, не очень хорошее, близкое к таким понятиям, как «хитрость» и «мошенничество».

Зато к Сабатино крестьяне относились запросто, по-свойски. Они подтрунивали над ним, отпускали шуточки насчет его полноты и явного интереса к женщинам, но больше всего их веселила страсть Сабатино к вкусной и обильной еде. Как он ни старался избавиться от чревоугодия, у него ничего не получалось: стоило Сабатино увидеть тушеную свиную ножку, или вареную телячью грудку, или жареную баранью лопатку, или запеченный куриный окорок, или копченую гусиную шейку, – он терял голову и мгновенно забывал о воздержании и посте.

Тайком от Франческо крестьяне соблазняли Сабатино, чтобы вволю посмеяться над толстяком.

– Эй, монашек, смотри, что мы принесли, – шептали ему, показывая завернутую в холстину телятину в можжевельнике.

Сабатино сглатывал слюну, сердито отворачивался и продолжал собирать виноград.

– У-у-у, как пахнет! – говорили соблазнители. – А вкус какой: свежая нежнейшая телятина, только что приготовленная, еще теплая, а к ней хлебушек прямо из печки, и сыр, на котором тает слеза, и молодое винцо. Неужели не попробуешь? Не бойся, никто не увидит, твои друзья пошли за пустыми корзинами. Ну, съешь хоть кусочек, ну, выпей хоть глоточек! Выпей за наше здоровье, не обижай нас: тут и греха никакого нет, ведь мы тебя наняли на работу, и, стало быть, мы твои хозяева. А хозяева обязаны кормить и поить своих работников,