на разбойника он был не похож, они решили, что перед ними пилигрим, имеющий деньжата, но давший обет воздержания и смирения.

Сложив провизию в тележку, купленную в этой же деревне, Франческо пошел к Кривой речке. Странное дело, пораненная нога, ужасно болевшая в деревне святого Гонория, в монастыре Верекундия и в Ассизи, почти прошла: Франческо тянул тележку в гору, лишь слегка прихрамывая. Птицы вокруг пели пуще прежнего, бабочки порхали и кружились над тропинкой; на солнечной лужайке Франческо заметил любопытного олененка, вышедшего из тени деревьев, чтобы лучше рассмотреть человека, а мать-олениха стояла на опушке леса и тревожно пряла ноздрями. Камень вырвался из-под колес тележки и с грохотом покатился вниз; олененок подпрыгнул на всех четырех ногах и бросился вслед за оленихой в глубь леса. Франческо рассмеялся: «Не бойтесь, милые, я вас не обижу».

«Все мы божьи создания, все мы живем благодаря Богу, – сказал он себе затем. – Как он милостив к нам, так и мы должны быть милостивы друг к другу». Ему вспомнилась старая песня о святом Мартине, которую он слышал в детстве:

Рано проснулся, рано встал

Добрый святой Мартин.

Сел на коня и поскакал

Добрый святой Мартин.

Вдруг видит добрый святой Мартин:

Старик – борода по грудь —

Сидит у дороги и говорит:

«Дай мне хоть что-нибудь».

Снял с себя рваный, дырявый плащ

Добрый святой Мартин.

«Возьми. Мне больше нечего дать.

Только вот – плащ один».

И молвит нищий седой старик:

«Ты отдал мне все, что мог.

Но я не старик, святой Мартин,

Увы – я всего лишь Бог».

«Добрый святой Мартин», – повторил Франческо, поднатужился и потащил тележку дальше; до лачуги у Кривой речки оставалось всего ничего.

…Уже издали он услышал веселые голоса и громкий хохот. Франческо не поверил своим ушам: он узнал Джеронимо и Клементино.

– А, вот и он! – закричал ему Джеронимо, едва он показался из-за сосен, окружавших хижину. – А мы уж думали, что не дождемся тебя.

– Да, еще немного, и ушли бы. Вот была бы досада! – подхватил Клементино.

– Долгонько же ты ходишь, но, как я погляжу, тебе хорошо подавали, – сказал Джеронимо.

– Ого, полную тележку привез! – воскликнул Клементино. – А мы тоже принесли вам подарки. Хотели вас порадовать.

– Вы нас порадовали, – вмешался Филиппо. – Смотри, Франческо, сколько они нам всего принесли, – он кивнул на два больших мешка, лежавших на земле. – Здесь и хлеб, и крупа, и овощи, и рыба.

– И я также все это купил, – сказал Франческо. – Теперь нам надолго хватит.

– Купил? – удивился жующий что-то Сабатино. – Откуда у тебя деньги? Неужели монахи дали?

– Нет, не монахи. Деньги дал мой отец, – ответил Франческо.

– Что? Твой отец? – на этот раз удивились Джеронимо и Клементино. – Он с тобой помирился?

– Нет, он отдал мне деньги, вырученные за моего коня, – сказал Франческо.

– За Сарацина?! Так он его продал? Ах, какой был конь! – вскричали Джеронимо и Клементино.

Франческо отвернулся и вытер внезапные слезы на глазах.

– А что же монахи? – спросил молчавший до сих пор Паоло.

– Монахи дали мне вот это, – Франческо достал из тележки суму с лепешкой, луковицей и бутыль с похлебкой.

– И это все? – Паоло усмехнулся.

– Не осуждайте, да не осуждаемы будете, – ответил Франческо. – А я ведь был у вас дома, – обратился он к Джеронимо и Клементино.

– Да? Значит, мы разминулись. Мы пошли сюда, к тебе, – сказали они.

– Ничего, – сказал Франческо, – я просто хотел, чтобы вы знали, и у вас не было неприятностей из-за меня.

– Представляю, как принял тебя мой дядя, – протянул Джеронимо.

– Мою тетю удар хватил, наверное, – хмыкнул Клементино.

– Не осуждайте, – повторил Франческо.

– Да-а-а, – снова сказал Джеронимо, разглядывая хижину, – А скажи мне, Франческо, как вы собираетесь жить?

– Да, объясни нам толком, что у вас будет такое: новый монастырь, что ли? – спросил Клементино.

– Братство для служения Господу, – вроде рыцарского ордена, но мирное, – ответил Филиппо вместо Франческо.

– Духовная божеская обитель, – согласился с ним Паоло.

– Да, обитель, вроде братства, – прибавил Сабатино.

– Нам не нужен монастырь, – с вздохом сказал Франческо, – ибо каждый монастырь имеет постройки, хозяйство и прочее, что якобы нужно для монашеской жизни. В результате, монахи заботятся больше о мирском внешнем, чем о божественном внутреннем мире. Мы же будем жить в бедности и в молитвах: только так можно отбросить от себя все земное и очистить душу для восприятия откровения от Господа. Мы откроем ставни, которыми закрыта душа от божественного света, а самые крепкие, самые глухие ставни, закрывающие душу – это богатство.

Разве не про то говорил святой Иероним: «Нет никакой пользы в деньгах, когда бедна душа. Что пользы для богача в обладании всеми благами, когда он не обладает Богом – высочайшим благом»? Разве не про то говорил святой Григорий: «Золото – такая же ловушка для людей, как сеть для птиц»?

Но лучше всех было сказано Иоанном Златоустом: «В погоне за богатством мы не помышляем о коварстве дьявола, который через малое лишает нас великого; дает грязь, чтобы похитить небо; показывает тень, чтобы отвратить от истины; обольщает сновидениями (а ничто иное настоящее богатство), чтобы, когда настанет день, показать нас беднее всех». Сказано было им же: «В самом деле, есть ли какой еще столь постоянный и ненасытный враг, как богатство? Если ты желаешь быть богатым, то никогда не перестанешь мучиться, потому что любовь к богатству бесконечна, и чем дальше ты будешь идти, тем дальше будешь отстоять от конца, и чем больше будешь желать чужого, тем сильнее будут увеличиваться мучения».

– Но ответь, все-таки, чем вы собираетесь жить – подаянием? – спросил Джеронимо.

– Где вы возьмете хлеба? Постись – не постись, а на четверых вам надо немало еды, – прибавил Клементино.

– Просить подаяние мы больше не будем, незачем искушать людей, – ответил Франческо. – Они думают: «А может быть, это обманщики? А может быть, им не очень-то и нужно подаяние?». Зачем отягощать людские души сомнением? А если попадешь, к тому же, на скупца, зачем увеличивать грех его скупости?.. Мы будем работать, я уже договорился с крестьянами из ближайшей деревни: мы поможем им при сборе винограда.

– Отлично! – обрадовались Филиппо и Паоло, и даже Сабатино изобразил на своем лице улыбку.

– Вот теперь понятно, как вы будете жить, – сказал Джеронимо. – А то у нас в городе болтают разное.

– Да, разное болтают, – подхватил Клементино. – Многие