же, Девлин оказался хорошим танцором. Несомненно, с таким прекрасным телом он преуспевал во всём, что требовало ловкости и грации. Он был превосходным партнёром, чьё флиртующее терпение было безграничным, пока он обучал меня замысловатым шагам одного шотландского танца за другим.

На танцполе я растеряла свои тревоги. В пребывании в толчее людей, постаравшихся выкроить для себя несколько часов счастья, без мыслей о вчерашнем дне или завтрашнем, было что-то такое, что наращивает заразительную энергию и упрощает забывание, когда ты отдаёшься общему сговору не чувствовать боли. Мама говорила, что многие люди впустую тратят свои жизни в пограничной нейтральной территории, застряв на мосту между их трагичным прошлым и их неопределённым будущим. Чем больше они оглядываются назад, тем сильнее боятся идти вперёд. И есть лишь один способ сбежать с этого моста, говорила она мне. «Живи сейчас, моя дорогая Зо. В любом случае у нас есть лишь это. Прошлое — это багаж, потерянный в аэропорту; не предъявляй свою квитанцию на его получение. Неопределённое будущее — это лишь боязнь вещей, которые наверняка никогда не случатся».

Песни были полны энергии, с бурным лихорадочным темпом, и я поняла, почему мистер Бальфур и его жена были такими подтянутыми. Они отжигали на танцполе, соперничая с неистовыми танцевальными шагами Девлина. В какой-то момент мистер Бальфур, Леннокс и Девлин затеяли показательное состояние, которое заставило толпу заворожённо наблюдать за ними. Я бы не удивилась, если бы из-под их пяток полетели искры.

Это бодрило и оказалось именно тем, в чём я нуждалась. Здесь я была далеко не лучшим танцором, но и не худшим, причём я неоспоримо была самой целеустремлённой и безудержной. С каждой песней всё больше невыносимого напряжения покидало моё тело. Если уход за неизлечимо больным близким человеком и научил меня чему-то, так это тому, что иногда нужно на время сбросить с себя груз всего мира, чтобы на следующий день иметь хоть какой-то шанс вновь взвалить это на себя.

Когда музыка сменилась медленной, печальной балладой, Девлин обвил меня руками, привлекая к себе.

Опасность. Я была молодой и сильной, чувствовала себя так, будто наконец-то пробуждалась после долгой, ужасной зимы. Дивинити был обещанием весны, новой жизни, вторых шансов, и я изголодалась по этому. Вместо того чтобы насытить мои сексуальные аппетиты, одна ночь с Келланом сработала как кузнечные меха, распалив их ещё горячее.

— В тебе есть потенциал достойной партнёрши, — сказал Девлин, и его глаза были сексуальными, полуприкрытыми и полными невысказанных вещей вроде: «в бесчисленных смыслах слова».

Я упивалась моментом откровенного одобрения его взгляда. Он оценивал меня не просто с первобытным интересом (в прошлом я только такого и искала), и от этого я и чувствовала себя польщённой, и испытывала дискомфорт. Я понятия не имела, как передвигаться по подобной территории. Территории, по которой ты ходила каждый день… и оставалась там.

— У меня был лучший инструктор на танцполе, — я ускользнула от деликатного комплимента, улыбнувшись.

— Есть у меня подозрения, что ты мало нуждаешься в каких-либо инструкциях. Как только ты поймёшь свои дары, тебе всё будет даваться естественно.

— Мои дары?

— Ты кровная Кэмерон. Это сопровождается дарами, — сказал он, глядя на меня с выражением, которое я не могла расшифровать. — У меня такое чувство, что ты можешь удивить нас всех.

Снова эта фраза. Я надеялась, что это правда. Я хотела наследие Джунипер; всё это, её имение, её силу, её доброту.

— Что за дары?

Затем я подверглась натиску… эмоции. Потёршейся о меня, такой же близкой, как его тело. Словно он сказал в моём сознании: «Серьёзно, ты будешь притворяться?»

— Что ты сделала, чтобы прогнать Алтею? — спросил он.

Он никак не мог знать. Вообще ни единого чёртова шанса.

— Как ты думаешь, что я сделала? — увильнула я.

Слабо улыбаясь, он сказал:

— Ох, ты хочешь слов. Тогда ладно. Я думаю, ты использовала один из своих даров.

— Какой такой дар? — парировала я.

— Такой, где ты встречаешься со мной глазами, девушка, и проверяешь, как глубоко тебе удастся заглянуть в меня. Можешь быть немного грубой, если пожелаешь. Попробуй.

Моя челюсть отвисла, а мозг спотыкался об его слова, снова и снова повторяя их эхом, пытаясь переварить, что он сказал это. Он, должно быть, шутил. Я не приехала в город, где многие люди могли не только читать других так, как могла это я, но и открыто говорили о… ну, сверхъестественных штуках. О паранормальном, экстрасенсорном восприятии.

— Не прибедняйся, девушка. Есть вещи, в которые мы верим, потому что нас в детстве приучили верить в них. Вещи, которые мы считаем невозможными, потому что нам сказали, что это так. А есть вещи, которые мы чувствуем нашими костьми. Вопреки лжи, которую слышат наши уши, наши кости знают правду. Неужели ты не чувствуешь, где-то глубоко внутри тебя, что в жизни и в тебе есть нечто большее, чем тебя приучили верить? Что, возможно, тебя даже намеренно вводили в заблуждение?

Прищурив глаза, я прорычала:

— Ступаешь на опасную территорию, оскорбляя мою мать.

— Отца нет?

Я резким, раздражённым жестом отрицательно мотнула головой.

Его глаза прищурились.

— Полагаю, твоя мать, должно быть, считала, что у неё есть весомая причина воспитывать тебя так.

Злость воевала с любопытством; моё желание знать больше победило.

— Ты намекаешь, что у моей матери было это… это…

— Глубокое зрение, — подсказал он.

— У неё тоже? — договорила я. Для того, что я умела делать, существовало название. Другие знали об этом и тоже умели так делать.

— Не намекаю. Это в твоей родословной. Те из нас, кто обладает способностью, начинают обучаться в юном возрасте.

— Если ты говоришь правду (а я не утверждаю, что это правда), зачем ей скрывать это от меня?

Однажды я пробовала поговорить с ней о том, как меня атаковал поток эмоций и даже образов, если я слишком глубоко всматривалась кому-то в глаза. Она сказала мне перестать воображать себе всякое. «Сосредоточься на реальном мире, — сказала она. — На том, который действительно существует. На том, где мне нужно, чтобы ты выдернула из сада морковь на ужин».

— Попробуй на мне. Проверь эту штуку, в реальность которой ты не веришь.

На тот случай, если Девлин говорил серьёзно, на тот случай, если эта моя «способность» действительно существовала, и другие тоже умели так делать (отказываясь обдумывать тот факт, что моя мать могла знать и не только никогда не говорить мне об этом, но и откровенно врать мне в лицо), и потому что я испытывала ненасытное любопытство к нему, а он дал мне разрешение,