Николаевны превратилась в Марину Игоревну, она даже не знала, что успела побывать и Людмилой Сергеевной.

В конце концов она поняла, что лучше всего не настаивать на том, что она — известная певица, солистка Большого театра. Надо было признать себя безвестной Мариной Игоревной, так ее скорее выпустят отсюда. Но куда же она денется потом? Здесь, в Бирюлеве, было много несчастных, нищих или не имевших документов. Они часто нарочно нарушали режим медицинского учреждения и даже притворялись тяжело психически больными. Они хотели подольше пробыть здесь, где их кормили и одевали, предоставляли крышу над головой. Но Галина Николаевна еще не дошла до такого состояния, чтобы ставить крест на своей дальнейшей жизни. Она аккуратно соблюдала все правила и надеялась на выписку. Теперь она признавала, что никакая она не певица Томская.

— Просто я была больна, — говорила она.

Гуляя во дворе, она познакомилась с местным старожилом по имени Валерий. Его уже много раз выписывали, но он всегда возвращался. Здесь ему нравилось. Летом он удил рыбу в речке, осенью собирал грибы в лесу. Ему поставили диагноз: «приступообразная шизофрения». Когда его в очередной раз начинали готовить к выписке, он сейчас же симулировал приступ болезни. Он бегал нагишом и пел петухом. Избавиться от него врачам было невозможно.

Галина почувствовала в склонном к актерству Валерке почти родственную душу. Однажды он угостил ее жареными весенними грибами, вкус которых напомнил певице уже такие давние фуршеты, когда она запивала жюльены шампанским. Конечно, Валерий выглядел весьма непрезентабельно, коренастый, белобрысый, дурно пахнущий. Но она нуждалась в помощниках и положиться теперь могла только на этого человека, пройдоху с бессмысленным взглядом.

Галина невольно сравнивала себя с Эдмоном Дантесом, пока тот еще не стал графом Монте-Кристо. Конечно, больницу в Бирюлеве можно было считать замком Иф, но Валерий мало походил на аббата Фариа и никаких тайн не знал.

Но помощника надо было еще чем-то привлечь и удержать. И вот тут-то Галина Томская поняла, что кое-какими ресурсами все-таки обладает. Ведь она, то есть Марина Игоревна, имела паспорт и какую-никакую прописку. И теперь она исписывала листы обещаниями. Она писала Валерию, что у нее ему будет гораздо лучше, чем в Бирюлеве, она обещала ему все прелести сельской и свободной жизни, и рыбалку, и грибы. Теперь от него требовалось только одно: выписаться одновременно с Томской, то есть с Мариной Игоревной.

Врачи с опаской ожидали от Валерия очередного приступа, но на этот раз он отнесся к предстоящей выписке спокойно и покинул гостеприимное Бирюлево вместе с Мариной Игоревной. Впрочем, кое-кто из медицинского персонала все равно полагал, что рано или поздно Валерка вернется.

А пока выписанные больные отправились дружно на автобусную остановку. В автобусе Валерий уселся на сиденье, крепко держа на коленях плетеную корзину со своим нехитрым скарбом. У него ничего не было, кроме трусов, носков и двух застиранных рубашек. Галина побаивалась своего помощника. Ведь он в любой момент мог сбежать. Едва ли такие, как он, способны к сильным привязанностям.

При выписке Галине, то есть Марине, и Валерию выдали деньги для того, чтобы они могли добраться до дома, то есть воспользоваться автобусом и электричкой. Адрес, указанный в паспорте, ясно показывал, что Марина Игоревна живет в деревне. Сойдя с электрички и расспросив местных жителей, Томская и ее спутник двинулись в нужном направлении.

Сцена двадцать седьмая

Новое жилище Томской представляло собой кривую хибару, ютившуюся за облупившимся забором. Разумеется, дверь была заперта. Валерий перелез через забор, потом забрался через окно в дом и открыл дверь. К хибарке стали собираться местные жители, преимущественно старухи в бесформенных юбках и вытянутых кофтах, повязанные платочками. Изредка попадались и мужики, тоже по большей части очень немолодые, одетые очень и очень старомодно. Томская замерла, разглядывая аборигенов.

Вокруг загомонили:

— Маринка приехала!

— Ой, и правда она.

— Отпустили, значит.

— Что, Маринка, опять самогон гнать будешь?

— Ой, вы на рожу-то ее гляньте. Томская натянуто раскланивалась. Ее новая роль нравилась ей все меньше.

Одетая в платье и грязную куртку Марины Игоревны Лазаревой, она выглядела не очень красиво. К счастью, Томская теперь не могла говорить, иначе непременно сказала бы что-нибудь лишнее. Она ежилась на холодном ветру и слушала реплики местного населения.

— Маринка, что молчишь?

— К сеструхе то не поедешь?

— Гляньте, как Маринка наша переменилась.

— А может, это и не она?

Томская на всякий случай нахмурилась, изображая обиду.

Из толпы выдвинулась старуха и протянула ей ключ. Должно быть, настоящая Марина Игоревна договаривалась с ней, когда покидала дом. Томская взяла ключ, разумеется, молча.

— Хоть бы спасибо сказала. Тьфу! — бабка плюнула.

Толпа двинулась в сени.

— Угости в честь приезда, — неслось со всех сторон.

— Маринка, ветеринар освободился. Уж он тебе накостыляет за полюбовника. Ты запирайся.

Томская смотрела на Валерия как на спасителя.

— Пошли, пошли! — Валерка махал руками, прогоняя непрошеных гостей.

Местное население расходилось, удивляясь странному молчанию Маринки и гадая, что это за мужик с ней приехал.

Галина разглядывала между тем избу. Стены были увешаны фотографиями незнакомцев. Пахло кислятиной и водкой. Нет, кажется, напрасно она сюда явилась. Отсидеться здесь, лелея планы мщения, не удастся. Глупо, глупо! Сейчас явится сестра покойной Маринки, за ней — тот самый ветеринар, который, должно быть, и стукнул бедную Маринку по черепушке. Нет, надо отсюда уходить.

Листки в блокноте закончились. Томская огляделась, увидела засаленную газету и написала огрызком карандаша: «Надо уходить». Валерий не спорил. Он уже почти догадался, что его спутница не так проста.

Они переночевали в домишке Марины Игоревны, а едва рассвело, положили ключ под порог и тихонько, по-воровски, сбежали. В электричке Валерий сидел насупившись. А Галина продолжала молчать. Что ей еще оставалось делать?

Галина думала, что Валерий сбежит от нее, как только они доберутся до столицы, но он остался. Привык, наверное. На станции она купила в киоске новый дешевый блокнотик и новый карандаш. Несколько листочков она исписала отчаянными признаниями. Дескать, никакая она не Марина Лазарева, а известная певица, солистка Большого театра Галина Николаевна Томская. Она жива, а Лазарева, наоборот, мертва и похоронена под именем Томской.

«Я сумею отомстить, я найду тех, кто со мной такое сотворил, — писала она. — Я сильная, я раскрою этот заговор. Я буду безжалостна к врагам. Они хотели обречь меня на смерть, но сами погибнут».

Валерий медленно читал написанное своей спутницей.

«Ты должен мне помочь, — писала Галина-Марина. — Внакладе не останешься. Я с тобой расплачусь».

Валерий