отчетливо видел «сладкую парочку», Сафьянова и Молочкову, которые, похоже, выбирали мобильник.

— Проходите, проходите, — приказали приостановившемуся Степанову.

Сафьянов и Молочкова между тем рассматривали дорогие телефоны. Продавцы вежливо улыбались.

Степанов жалел, что ни один из юрких журналистов-папарацци, которые вечно толкутся неподалеку от Госдумы, не видит этих двоих. То-то бы обрадовались «желтые» газеты. Степанов оглянулся на «Мерседес». Грушева опустила стекло и курила тонкую белую сигаретку, коротко затягиваясь. Потом она внезапно выскочила из «Мерседеса», пересекла тротуар и нырнула в магазин. Грушева уже издали начала улыбаться Сафьянову и Молочковой. Балерина показывала подруге отобранные для покупки телефонные аппараты. Несколько аппаратов упало на пол. Продавцы кинулись поднимать их. Грушева кокетливо улыбалась и стучала по стеклышку, прикрывавшему циферблат наручных часиков. Затем она вышла из магазина, но в «Мерседес» не вернулась, а пошла по улице к Охотному Ряду. Степанов, в свою очередь, поднялся по Георгиевскому переулку.

У фонтана Степанов неожиданно встретил Овчинникова. Бывший банкир также названивал по мобильнику. Это уже становилось забавным. Завидев следователя, Овчинников сунул телефон в карман, и лицо его выразило крайнюю степень дружелюбия.

— Рад, рад видеть, — повторял Григорий Александрович. — Что? Собираетесь снова слушать «Снегурочку»?

— А сегодня дают «Снегурочку»? — растерянно спросил Степанов.

— Да.

— А как прошли гастроли?

— Ах, Василий Никитич, газет вы не читаете. Гастроли прошли блестяще. Вена, Лондон, Париж. Полный триумф!

— А как пела Анастасия Макаровна?

— Великолепно! Настоящий талант.

Овчинников внезапно оглянулся и приветливо позвал:

— Ирина Анатольевна, идите к нам.

Грушева явно намеревалась проскользнуть мимо, но теперь сумела изобразить на лице вежливую улыбку. Овчинников шепнул следователю:

— Царедворского сняли.

— Да ну! И кто же теперь вместо него? Грибаков?

Овчинников присвистнул было, но тут же осекся:

— Нет, нет, банкирам свистеть нельзя. Денег не будет. — Он хохотнул. — Вместо Царедворского — некий Смирнов из Ма-риинки, — поспешно проговорил Овчинников. Но тут приблизилась Грушева. — Ира! — воскликнул он. — Ты прекрасна, ты королева Большого. — Он легко наклонился к уху Степанова: — Смирнов — ставленник питерских, ни в чем ничего не понимает.

Личико Грушевой скривилось. Кажется, преувеличенные комплименты Овчинникова вовсе не обрадовали ее. Грушева закурила.

— А вот от сигарет я рекомендовал бы тебе, Ира, воздержаться, — поучал Овчинников. — Надо беречь связки. Это не дело — вторая сигарета за семь минут.

Так, значит, Овчинников каким-то образом проследил маршрут Ирины Грушевой и даже знал обо всех ее действиях.

— Давайте я вас угощу, — произнесла Грушева. — А связки мне скоро не понадобятся. Во всяком случае, для партии Купавы.

— Ты о чем, Ирочка? — Овчинников прикинулся удивленным.

— О чем? Ведь это вы распорядились исключить «Снегурочку» из репертуара Большого?

— Я? Ничего подобного. — Удивление его явно было самым что ни на есть искренним.

— «Снегурочка» сегодня пойдет в последний раз. Говорят, что это инициатива Попечительского совета, который, кстати, возглавляете вы. Говорят, что классика, дескать, устарела, пора, мол, ставить современные оперы.

— Полнейшая клевета. Я ничего не знаю. Если что-то и сделано, то отнюдь не по моей инициативе. Конечно, театр нуждается в переменах, но я...

— Короче, опера Римского-Корсакова «Снегурочка» снята с репертуара, а вместо нее будет ставиться балет «Снегурочка» на музыку Чайковского Петра Ильича. И главную партию будет танцевать Вера Молочкова. Вот что вы называете осовремениванием репертуара. Впрочем, Мих-Мих мне сказал, что в новом балете останется одна вокальная партия, которую, возможно, доверят мне, если я буду хорошо себя вести. А я просто-напросто не знаю, как же мне себя вести.

— Ирочка! — воскликнул с облегчением Овчинников. — Это еще не самое страшное, поверь мне. — Он чмокнул девушку в гладкую щеку. — И что это у тебя за сережки? Бирюза? Любишь сережки?

— Люблю, — Грушева направилась к зданию театра.

— Красавица ты наша, — громко проговорил Овчинников ей вслед. — А может быть, на афишах нарочно написали последний спектакль», просто так, для рекламы. И в конце концов, балет — это ведь тоже неплохо.

Грушева скрылась в подъезде.

— Да, — сказал Овчинников Степанову, — а я и вправду ничего не знал.

— То есть Попечительский совет не поставили в известность о переменах в репертуаре? — Следователь сочувственно улыбнулся.

— Обидно. Мы им — деньги, а они...

— Послушайте, Григорий Александрович, — неожиданно начал Степанов, — вот тут у меня в кейсе совсем случайно оказались кое-какие записи и, в частности, один не относящийся к вам монолог. — Степанов извлек аудиоаппарат. — Давайте отойдем. Так... Вот здесь у нас говорит Молочкова. А вот это все-таки касается вас, так мне кажется...

Раздался хриплый голос покойного охранника.

— Так он сидел? — удивился Овчинников. — И как могли бывшего заключенного принять на работу в Большой?!

— Нет, вы слушайте, слушайте дальше.

Дальше охранник жаловался на пренебрежительное отношение к нему начальства, говорил о Скромном, о Царедворском, даже о Сафьянове. Затем последовали невнятные обвинения в адрес Овчинникова, якобы подговорившего несчастного охранника, соблазнившего совершить какое-то преступление...

— Клеветнические глупости, — резко проговорил Овчинников.

— Неужели?

— Он оговаривает меня.

— Но вы были с ним знакомы?

— Да.

— Странное знакомство для вас. Разве это был человек вашего круга?

— Абсурд. В конце концов, меня назначили главой Попечительского совета.

— То есть Сафьянов, Михаил Михайлович, вас назначил?

— Это не имеет значения, — Овчинников вытер носовым платком внезапно вспотевший лоб. — Естественно, что в качестве главы Попечительского совета я счел своим долгом познакомиться со всеми сотрудниками театра, включая охранников и даже уборщиц. Я даже руки всем пожимал, не то, что некоторые! Вы дурно обо мне думаете.

— А вот здесь покойный охранник произносит «волки позорные» или «волки поганые». Это не вас, в частности, касается?

Беседующие разом оглянулись на шум, который производили подъезжающие машины. Окруженные телохранителями, к центральному подъезду направлялись, весело переговариваясь, Сафьянов и Молочкова. Овчинников отвернулся от занятного зрелища.

— Что тут у вас еще есть, на этой пленке? — спросил он Степанова, стараясь говорить непринужденно.

— А что бы вы еще хотели услышать?

— Но то, что вы дали мне послушать, — форменная чепуха и ничем мне не угрожает. Какой-то бессвязный бред психически ненормального человека. Этак и я возьму диктофон и наговорю черт знает что.

Между колоннами мелькнула красная курточка Амалии. Ее стройную шейку украшало рыжее боа, но вообще-то она выглядела скромнее обычного. Мужчины прекратили разговор.

— Мы идем, Гриша? — спросила Амалия.

— Послушайте, Григорий Александрович, если сегодня «Снегурочка» идет в последний раз, я хотел бы послушать. Вы проведете меня?

— Конечно, — благосклонно пообещал Овчинников.

Он посадил следователя в