– Я уложу красномундирника, – бахвалился он, – даже если это будет стоить мне жизни.

– Уходим налегке. Мы будем часто и много перемещаться. Собирайтесь разумно. Возможно, мы не вернемся до конца лета, – наставлял нас капитан Уэбб.

Я не сумела поговорить с генералом перед отбытием и чувствовала себя глупо от того, что мне хотелось с ним попрощаться. В момент слабости я написала ему короткое письмо от имени Деборы Самсон, поставила дату – 1 апреля – и сунула его в стопку писем, адресованных близким и родным моих товарищей, которые я помогала писать. А потом отнесла все почтальону, убежденная, что мое письмо в конце концов доберется до генерала и никто ни о чем не догадается. Даже если я по какой-то причине не вернусь – а я это допускала, – он узнает, как много Элизабет – и он сам – значили для меня. Письмо было осторожным и кратким, но я радовалась, что его написала.

* * *

Мы не пошли в сторону Уэстчестера: нашу роту, состоящую примерно из пятидесяти человек, задержали, а люди полковника Джексона двинулись на юг. Мы видели, как они уходили, партия за партией, и думали, что последуем за ними, чтобы прикрыть тыл, хотя обычно легкую пехоту высылали вперед. Прождав весь день, готовые двинуться в путь в любую минуту, мы в конце концов провели еще одну ночь в бараках. Никто не знал, куда нас отправят, а капитан Уэбб молчал как рыба. В последний момент нам велели убрать синие мундиры в заплечные мешки и вместо них надеть охотничьи рубахи разных оттенков коричневого и зеленого. С треуголок сняли все перья, а часть солдат получила вместо них широкополые фетровые или соломенные шляпы.

Мы не знали, какое нас ждет задание, но понимали, что нельзя будет привлекать к себе внимание и что чем меньше людей знает о плане операции, тем лучше. Нам тоже лучше было оставаться в неведении. Сведения о перемещении войск часто продавали врагу: верить нельзя было никому, даже солдатам.

Мы двигались на север, покрывая за день по десять миль, держась у реки, так что она все время оставалась справа от нас, пока вечером пятого дня не прибыли в Кингстон, отстоявший от Уэст-Пойнта на пятьдесят миль. Мы дождались темноты и только тогда вошли в город. Нас провели в пустовавшее здание склада близ верфи и приказали ждать. Казалось, только капитан Уэбб знает, что происходит, но он по-прежнему хранил молчание.

В семьдесят седьмом британцы сожгли Кингстон дотла, чтобы уничтожить расположенные в городе и принадлежавшие армии склады зерна. Амбары отстроили заново, но жители, вернувшиеся в город, отнеслись к нам с подозрением, хотя американские войска контролировали всю территорию вдоль Гудзона, до самого Олбани, обеспечивая мирному населению более серьезную защиту, чем та, на которую могли рассчитывать жившие ниже по течению.

Два дня мы отсиживались, ожидая, когда нам наконец все объяснят, хотя всем и правда нужен был отдых, вдобавок засов на двери в уборную показался мне особой наградой. После перехода из Вустера ногти у меня на ногах почернели, и теперь часть из них сошла. Я не сомневалась, что путь назад в Уэст-Пойнт лишит меня тех ногтей, что еще оставались.

Но возвращаться обратно нам предстояло иначе. Мы вернулись не пешком.

На вторую ночь в Кингстоне мы разложили в мешки зерно, хранившееся в амбаре неподалеку, и загрузили две баржи, тихо двигаясь вверх-вниз по сходням и сменяя друг друга на карауле, пока трюмы не оказались забиты до отказа, а спины у нас не согнулись от боли. После этого нас перевезли на пароме на другой берег реки, к бойне, во дворе которой стояло столько бочек соленой говядины, что для того, чтобы все увезти, пришлось купить четвертую баржу.

После этого нашу роту рассадили по баржам, примерно по дюжине солдат на каждую, и мы стали ждать отлива: нервы у всех были напряжены, ружья наготове, курки взведены. Вода в Гудзоне движется в двух направлениях: шесть часов на север, а потом столько же на юг, словно великанский вдох, а за ним великанский выдох, которые помогают перевозить грузы вверх и вниз по реке.

Быть может, капитан Уэбб опасался, что нам помешают, но операция прошла как по нотам, и на рассвете, когда течение сменилось, мы быстро поплыли обратно, по направлению к Уэст-Пойнту. Расстояние, которое пешком мы покрыли за несколько дней, баржи преодолели за несколько часов: уже в полдень мы бросили якорь ниже Форт-Клинтона, и дело было сделано. Капитан Уэбб сиял от радости и облегчения, словно ему удалось одержать громкую победу.

– У него получилось, – только и сказал он. – У Патерсона снова получилось.

Мы не вернулись в гарнизон, но разбились на две группы и на протяжении следующих десяти дней медленно двигались к югу, в направлении британских позиций.

Я не могла помыться – собственно, не мылся никто. Запах, исходивший от нашей роты, мог предупредить красномундирников, что мы приближаемся, – хотя вряд ли сами они пахли лучше. Как и во время первого перехода, мы спали в одежде и мыли только руки, шеи и лица – то, что возможно помыть, не раздеваясь и не намочив одежду. Идти целый день в мокрой одежде было неприятно, а на купание и стирку в нейтральной зоне не решался никто.

Я лишилась аппетита. Жара и сложность моего положения переполняли меня. Мне хотелось только воды, так что я часто отдавала другим солдатам дневную порцию рома. Я заставляла себя есть, чтобы не терять силы, но еда не лезла мне в горло. Порции хлеба и мяса, которые мы получали, а порой и не получали – все зависело от того, на каком расстоянии от складов мы оказывались, – были достаточны для меня, но остальные в роте страдали от голода.

Мы несколько дней наблюдали за британскими часовыми, чтобы отыскать слабое место в их расстановке, а потом обошли их и, добравшись до Гарлема, оказались всего в восьми милях от центра города. Мы провели наблюдения без помех – если, конечно, не считать помехами жажду, голод, три дня неподвижного лежания в кустах и еще три дня без сна – и примерно через месяц после того, как вышли из Уэст-Пойнта, вернулись в Уайт-Плейнс, где отчитались о том, что видели.

Видели мы немного.

Основные силы британцев по-прежнему находились на юге, где участвовали в кампаниях, а медленные и бесцельные перемещения тех, что оставались вдали от линии