Биб принялся переминаться с ноги на ногу и наконец не стерпел:

– Я не про руки ее говорю, Шертлифф, или там пальцы.

– Я и не думал про руки и пальцы. – Дьявол у меня за плечом взвыл от хохота, а ангел признал, что вполне может меня оправдать.

– Ты касался ее груди?

Я сжала зубы, чтобы не рассмеяться.

– Да. Много раз.

Он дернулся:

– Много?

– Да. Много. Так много, что и не сосчитать.

– Но ты ведь еще… безбородый юнец.

Я пожала плечами.

– И ты все видел? Все ее тело? Без одежды?

– Да.

– Настоящую женщину? Взрослую? Не какую-то там девчонку?

– Да.

– А сморчок свой в нее совал?

Он говорил тихо, и я сомневалась, что верно его расслышала, так что сумела осознать смысл его вопроса лишь спустя минуту.

– Нет. – Этого я точно заявить не могла, но меня в очередной раз изумило разнообразие названий, которые мужчины дают своему органу. Я уже узнала не меньше дюжины таких слов.

– И почему же?

– Э-э…

– Не предлагали тебе?

– Вроде того, – пришлось согласиться, и улыбка, которую я все это время пыталась сдержать, растянула мне рот. Я так не веселилась с тех пор, как обогнала Финеаса в знаменитом состязании по бегу.

Биб понурился, уткнув подбородок в грудь.

– Вот и я этого не делал. Но мечтаю об этом. Я слыхал, что при этом ты словно в рай попадаешь, хоть и ненадолго, – тоскливо прибавил он.

Я буркнула что-то неопределенное: желание смеяться над Бибом сменилось искренним сочувствием. Он казался таким несчастным.

– И это меня пугает, – прибавил он.

Я застыла, уверенная, что он поведает мне о совокуплении что-то такое, чего я не хотела знать. Но я это заслуживала.

– Боюсь, что так и умру, не узнав, каково это, – мрачно признался Биб. – У меня сегодня весь день странное чувство.

Все мое веселье мигом рассеялось, и демон, сидевший у меня на плече, улетел. Я посмотрела вверх, в черное небо, оглядела окружавший нас лес, пытаясь подобрать слова, чтобы его утешить. Ощущение было странное. Все мои действия сопровождал страх, но не тот, который испытывали мои сослуживцы. Нет, их страхи – предательства, смерти, страданий – я тоже разделяла, но куда больше боялась, что мою тайну раскроют, и эта мысль всегда отвлекала меня от остального. Думаю, она делала меня более бесстрашной, чем я была на самом деле.

– Если ты умрешь… окажешься в раю, и надолго. Ты там останешься. Может, тебе и пробовать ничего не захочется, потому что все вокруг будет прекрасно.

– Ты в это веришь? – В его голосе звучало сомнение… и надежда.

– Я не знаю, во что верю. Но тот, кто создал наш мир, хорошо разбирается в красоте и любви. Просто оглянись, и ты это почувствуешь. И не думаю, что все это имеет конец. «Все, что делает Бог, пребывает вовек», – прибавила я. – Я представляю себе смерть как переход к новому времени года.

– Это ведь из Екклесиаста?

Я кивнула:

– Всему свое время, и время всякой вещи под небом.

– Ну да. Может, это и правда. Может, ты станешь священником, когда все это закончится? У тебя получится, ты ведь Библию наизусть знаешь.

Я обдумала эти слова, представила, как стою на кафедре в церкви преподобного Конанта. И поняла, что слугой Божиим мне будет стать куда сложнее, чем солдатом, слугой отечества. К тому же через несколько лет я больше не смогу притворяться безбородым юнцом. Но мысль о том, чтобы стать священником, мне понравилась.

– Мне бы этого хотелось, – призналась я.

– Тогда завязывай со своими развратными мыслишками, – прошептал он, расплываясь в улыбке. – Не пытайся больше откусить от яблока, малец.

Я моргнула, не понимая, что он имеет в виду, а потом вспомнила, с чего начался наш разговор.

Он вздохнул, но горечь, которой прежде были исполнены его слова, теперь рассеялась.

– Спасибо, что поболтал со мной, Робби. Смотри, чтобы рыбы тебе яйца не откусили, когда будешь мыться. Мы сегодня днем выловили парочку. Зубастые, прямо ужас.

Я поперхнулась от неожиданности, а он фыркнул и снова повеселел. Пожалуй, одно преимущество перед Бибом у меня все же было: я могла не бояться, что рыбы откусят мне яйца.

– Проверь там Ноубла и Джимми, пусть просыпаются. Их очередь следующая, – прибавил Биб. – Я командую караульными, пока мы не вернемся в Уэст-Пойнт.

Близился рассвет, и у меня оставалось совсем немного времени до того, как в лагере поднимется утренняя суета, – хотя сегодня все встанут позже обычного, потому что до завтра мы не сдвинемся с места. Многие почти не спали последние несколько дней. Подъем ранним не будет. И все же мне не нужны были зрители, а сидеть у костра и сушить одежду куда приятнее в полумраке, пока солнце еще не встало.

Я растолкала Джимми, а потом принялась искать среди спавших вповалку солдат Ноубла. Он уже проснулся и надевал сапоги. Я увидела, как он поднял ружье, приладил на место штык и потащился к своему посту у реки. Джимми собирался медленнее, но, едва он поднялся на ноги, я взяла свой мешок, одеяло – его тоже пора было выстирать – и зашагала к ручью. Мне хотелось спать, но я не могла еще день обходиться без мытья.

Вода в ручье, в самом глубоком месте, едва доходила мне до груди. Поток шириной не больше десяти футов устремлялся к Гудзону и впадал в него ярдах в ста к западу, а здесь, близ лагеря, ручей образовывал что-то вроде удобной ванны. Я сняла ботинки, взяла мыло, отошла на несколько шагов от берега и опустилась на колени, так, чтобы вода доставала до шеи. Тогда я принялась тереть и намыливать тело, просовывая руки под рубаху, чтобы достать до подмышек, и под расстегнутые штаны. Потом я занялась одеждой. Корсаж на груди я не распускала: времени на это не оставалось, лагерь находился совсем рядом, и потому я стирала повязку не снимая, водя мылом по ее наружной стороне, как много раз делала прежде. Если смогу, позже сменю ее на сухую, которая лежит у меня в мешке. Если не получится, ничего страшного.

Я провела там всего несколько минут, спеша, как и всегда, и вглядываясь в редеющие сумерки в поисках нежелательных зрителей. Время от времени я оборачивалась на Джимми, сидевшего на посту выше по течению ручья. Он ни разу не взглянул в мою сторону, хотя, если бы даже и обернулся, ничего бы не увидел. Он сидел ко мне спиной, сгорбившись, и я решила, что