фронта, в Нью-Йорке, не свидетельствовали ни о чем, кроме желания скоротать лето.

Капитан Уэбб заметил:

– Им так же отчаянно не хватает припасов, как и нам, а с приходом зимы дела пойдут еще хуже. Вся колония – да что там, вся страна – уже обобрана дочиста.

– Мы возделываем мало земель. Только и знаем, что сражаться, – уныло проговорил Ноубл.

Он жалел, что ушел в солдаты, хотя и не стал бы признаваться в этом, особенно капитану. Дома его ждали жена и двое маленьких ребятишек. Он мало о них говорил. Товарищам он рассказывал не больше моего, но однажды попросил меня написать за него письмо. Письмо было адресовано «моей дорогой жене Саре», Ноубл упоминал в нем о сыновьях, Джесси и Поле, и говорил о своей любви к ним:

Мне не следовало уходить. Я должен был остаться с вами и внести свой вклад в общее дело иным способом. Но гордость и стыд – могучие рычаги, и потому я здесь, вдали от тебя и от наших сыновей, вдали от земли, о которой мне нужно заботиться. Я молюсь лишь о том, чтобы скорее вернуться домой, исполнив долг и очистив совесть.

Гордость – странная вещь. Одних она гнала прочь, а других заставляла остаться. Моего отца гордость сделала эгоистом. С Ноублом она поступила иначе. Подобно многим, он отправился на войну, желая внести свой вклад.

Я не знала, в какой точке этой шкалы помещалась я. Вероятно, где-то посередине. Мне хотелось сыграть свою роль – новую роль, – но потребность испытать себя, выполнить все задачи, преодолеть все препятствия и одержать верх… это толкало меня вперед куда сильнее, чем что бы то ни было еще.

Если бы от нас требовалась лишь сила, я бы проиграла. Если бы мы день за днем сражались врукопашную, боролись за свои жизни и отбирали чужие, я бы погибла. Но, как часто бывает, моей роте поручили задание, требовавшее скорее выдержки и упорства, чем физической силы. А по части выдержки и упорства мне не нашлось бы равных.

Мы встретились с другой частью нашего отряда в Уайт-Плейнс и вместе двинулись дальше, к Гудзону, в район залива Таппан. Там, близ Тарритауна, мы встали лагерем в ожидании дальнейших приказов. К нашему удивлению, на том месте, где мы должны были разбить лагерь, нас уже ждали генерал Патерсон и полковник Джексон. Их палатки уже установили.

Генерал Патерсон объявил, что мы останемся здесь, близ Тарритауна, еще на один день, а потом направимся на восток, к границе Коннектикута, вместе с полковником Эбенезером Спроутом – тот стоял лагерем в полумиле от нас, ниже по течению, с отрядами из Второго Массачусетского полка, где прежде служил Нэт. Я не знала, где служит Финеас. Его и остальных братьев перевели в другие подразделения, но за то время, что шла война, полки много раз реорганизовывали и перераспределяли. По воле Провидения я пока не встретилась ни с кем из братьев. Но полковника Спроута уже видела.

Сын старого хозяина таверны в Мидлборо отличался огромным ростом и выделялся на фоне других солдат и офицеров. Он уже успел заслужить себе доброе имя, и капитан Уэбб воспевал его успехи, но я была настороже. Я не хотела совершать переход вместе с его отрядом. Он видел меня – пусть и издалека – на протяжении многих лет, а еще я боялась, что до него дошли слухи из дома и потому он может меня узнать.

Моя рота радовалась отдыху, но я провела несколько часов в карауле, мучаясь от беспокойства и ощущая, как внутри у меня все сворачивается тугим узлом, не глядя на ущербную луну, не наслаждаясь теплым ночным воздухом, не слушая кваканье лягушек. Когда Биб, явившийся сменить меня на посту раньше назначенного времени, вышел из лесной чащи, я крутанулась на месте, не выпуская из рук ружья, и испуганно вскрикнула. Теперь, когда мы вернулись за линию своих позиций, караульных выставляли на большом расстоянии друг от друга, по одному на каждой стороне лагеря.

– Не стреляй, Робби. Это я.

– Ты рано.

– Я не спал. Подумал, что могу тебя сменить, раз все равно не спится.

– Тут тихо, – ответила я. – Только лягушки не спят.

– Ты меня называешь лягушкой? – хохотнул он и провел рукой по покрытым щетиной щекам.

Всем в роте – за исключением нас с Джимми – пора было бриться. Капитан Уэбб сконфуженно извинился за наш потрепанный вид, когда мы добрались до лагеря, но генерал Патерсон лишь отмахнулся от его слов. Хотя его взгляд и задержался на миг на моем лице.

Я лишь помотала головой и не стала возражать Бибу. Он зарядил ружье, установив кремень, а потом закрыл колпачок и высыпал остаток пороха в дуло. Затем взял патрон, бумажку и впихнул их в патронник.

– На вид ты уже не такой юный красавчик, – пробормотал он. – Кожа у тебя обветрилась, а волосы выгорели. Так что, если я тут лягушка, ты ящерица.

Я потерла лицо, не понимая, о чем он. Я вымыла все части тела, которые выступали из-под одежды.

– Вид у тебя теперь сердитый, хотя глаза горят сильнее, чем раньше. Ты лучше прикрой их, не то мотыльки слетятся. – Он шутил, но больше не смеялся ни надо мной, ни над собой, как бывало прежде.

Мысль, что я выгляжу иначе, меня обрадовала. Возможно, генерал Патерсон просто отметил перемену в моем виде.

– Иди, Робби. Поспи чуток, – велел мне Биб, но я колебалась. Он был в мрачном расположении духа.

– Мое дежурство еще нескоро закончится, – возразила я. – Я останусь, если ты не против.

Он перевесил ружье с одного плеча на другое и уставился вверх, на луну.

– Есть у тебя девчонка, Роб? – вдруг спросил он.

– Нет.

Он хмыкнул:

– Я так и думал.

Мне не было дела до ехидных шуточек Биба, так что я пропустила его слова мимо ушей.

– С тобой говорить – все равно что с моей сестрой.

Это заявление мне не понравилось, и я постаралась отвлечь его от этой мысли.

– О чем мы вообще говорим, Биб? – спросила я. – Тебе что, совет нужен?

Он снова насмешливо улыбнулся:

– Вряд ли ты, парнишка, дашь мне дельный совет.

– Кто знает.

– Да ты хоть раз в жизни девчонку трогал? – съязвил он.

Я вдруг почувствовала, как во мне проснулся до этого времени дремавший дух противоречия мятежной Деборы Самсон. Теперь мне очень хотелось довести Биба до белого каления.

– Конечно, – искренне ответила я.

– Врешь, – бросил он.

– Это правда, – сказала я и пожала плечами, словно меня