Но в вопросах чести нет чинов, а генерал — порядочныйчеловек… Он найдет способ извиниться, несомненно! Тем более впереди уСибирского самые блестящие перспективы.

Не дожидаясь назначения себя великим магистром, императоротдал приказ подбирать в полках отборных молодых людей для зачисления в особуюгвардию гроссмейстера.

Росту у кандидатов должно было быть не менее шести футов споловиною, цвет волос — жгуче-черный, стать — богатырская, выправка отменная.

Сибирский окольными путями успел узнать, что в особуюгвардию он уже зачислен, потому что подходит под требования императора, какхрустальный башмачок — Сандрильоне.

Конечно, очень многие желали бы попасть в эту гвардию,однако кого подводил рост, кого цвет волос, кого выправка. Беда только,очевидно, теперь придется в мальтийские рыцари вступить, однако Сибирский этимне очень смущался.

Коли весь двор охотно шагает за императором в тартарары,отчего ж ему отставать надобно?

Несмотря на молодость, он понимал, что в жизни надо уметьпоступаться малым, чтобы достигнуть большего, и был к этому готов!

Однако сделать это Сибирскому не удалось. На завтрашнемсмотру молодой прапорщик удостоился немилостивого взгляда императора.

— Как ваша фамилия? — ни с того ни с сего спросил тот,упирая взор в переносицу побледневшего Сибирского.

Тот едва ответил, испугавшись выражения его курносого лица свыступающими зубами.

— Сибирский? — хохотнул Павел.

— Очень кстати! Коли Сибирский, тогда шагом марш в Сибирь! —скомандовал император, поворачиваясь на каблуках и уходя с плаца.

Прапорщик стоял будто громом пораженный. Да, общеизвестнобыло, что Павел отдает приказы об аресте и ссылке офицеров налево и направо,придираясь порою к таким мелочам, о которых и думать стыдно.

Случалось, не угодившие ему офицеры прямо с парадовотсылались в другие полки и на самые большие расстояния.

Это случалось настолько часто, что даже представители лучшихфамилий не могли считать себя защищенными от произвола. Вошло в обычай, идучи вкараул, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остатьсябез денег в случае внезапной ссылки. Однако каждый втихомолку считал, что с нимтакой беды приключиться не может.

Не был исключением и Сибирский. Однако гром грянул именнонад его головой! Бедняга был так ошеломлен, что растерялся и пролепеталобессилено:

— За что, ваше императорское величество?

— Так вам, сударь, не нравится колокольный звон? — вопросомна вопрос ответил Павел.

— Не тревожьтесь: вас отвезут в такую Тмутаракань, что тамдаже часовни не сыщется, не только что церкви с колокольнею!

И сделал знак двум часовым встать по обе стороны несчастногоарестованного.

Сибирский был отправлен по назначению в тот же вечер. Аспустя месяц рослые гвардейцы, отборной стати, роста и внешности, одетые вкрасные мальтийские мундиры, поселились во внутренних казармах Зимнего дворца.

На торжественных обедах, на балах они порою маршем проходилимимо гостей, нарушая картину общего веселья и вынуждая танцующих разлететься посторонам, словно сухие осенние листья, взметенные студеным ветром.

На место Сибирского в число гвардейцев был взят какой-топоручик. Правда, он уступал на пару вершков принятому ранжиру роста, да и цветволос у него был не черный, как требовал император, а темно-русый с рыжиной.

Но на такую уступку император согласился ради генерал-майораТалызина, открывшего ему глаза на измену, зревшую в душе поручика Сибирского,оскорбившего столь любезный сердцу Павла Мальтийский орден.

Талызин получил чин генерал-лейтенанта и был назначенкомандиром Преображенского полка.

Нелишне будет сказать под занавес этого сюжета, что молодойчеловек, обладатель темно-русых с рыжиною волос, был племянником госпожиСвечиги-ной, признанной любовницы генерала.

“…Благородный человек навсегда таковым останется и иным несделается, как бы судьба над ним ни измывалась!” Алексей открыл глаза.

Эти слова, чудилось, ему кто-то в ухо шепнул — взволнованно,жарко.

Он вскинулся, огляделся всполошено, не вполне соображая, гденаходится. Какой-то закуток с косым, низко нависшим бревенчатым потолком,тщательно проконопаченным сухим мохом.

Такие же стены, по которым на щепочках, воткнутых в пазы,понавешаны пучочки трав, превратившихся уже в сухие будылья, однако неутративших сладковатого, спокойного запаха, от которого так и клонит в сон.

Сейчас, правда, эти тонкие ароматы перекрывает капустный духщей, которые, конечно, томятся в русской печке. (Алексей уже успел усвоить, чтоэто любимая еда хозяйки, тем же самым неизменно кормившей и своего нечаянногопостояльца.)

Ситцевая линялая занавеска ограждает убогий топчан, накотором простерт Алексей. В уголке стоит старый косарь — большой, тяжелый нож,сделанный из обломка косы, им хозяйка лучину щепает под вечер, чтобы Алексей нележал в кромешной тьме.

Но сейчас за косеньким окошком вполне светло, видно, что вкаморке он один — и никого рядом, кто мог бы взволнованным голосом произнестиэти слова.

“…Благородный человек навсегда таковым останется и иным несделается, как бы судьба над ним ни измывалась!”

Не про него ли речь? Или почудилось? Во сне приснилось?

Алексей потер лоб, пытаясь отделить сон от яви. В последнеевремя столько всего навалилось!

До сих пор иногда кажется, что вот откроешь однажды глаза —и проснешься в своей маленькой спаленке во втором этаже старого барского дома вВасильках, а в распахнутое окно будет вливаться сочный аромат цветущих лугов,приправленный суровым голосом тетушки, отчитывающей за нерадивость каких-нибудьФедьку, Трошку, Симку, Лушку, Прошку…

Прошка. Прошка!

Алексей усмехнулся — и снова откинулся на подушку, чувствуя,как уходит тревога. Удивительно, поразительно… Кто послал поперек его путистаринного друга?