Не тот ли самый Случай, которого он просил о помощи — какмужчина мужчину? Это же надо — после всего, что Алексей в полубреду бахвальстванаболтал о себе, дескать, чем хуже, тем лучше, Прошка не кинулся от него бежатьбегом, а довел, вернее, дотащил, когда пешком, когда волоком, через весь городв этот маленький домик на Васильевском острове, притулившийся на отшибе подкривой старой яблонькой, которая была так избита ветрами, что ствол еепричудливо изогнулся от морской стороны: ветвями она почти касалась земли, идивно было, как еще стоит, не падает эта измученная жизнью старушка.

При взгляде на обитательницу дома всякого человека тоженепременно взяло бы удивление — как у нее еще хватает сил топтать землю?

Впрочем, она была до того мала ростом, иссушена годами иневзгодами, что, чудилось, и вовсе не касалась земли. Может быть, носили еесвятые небесные силы, которые были, по всему видно, милостивы к АгафьеНикитишне — в отличие от людей?

Как ни был слаб и изнурен Алексей, как ни погрузился он всвои беды, все же запомнил кое-что из того, что рассказал Прошка о бабе Агаше.

Она была кормилицей молодой графини Анны Семисветовой,вырастила ее, последовала за госпожою в дом ее супруга, а потом сделаласьнянюшкой ее дочери Елизаветы Демидовой, ставшей впоследствии княгинейКаразиной.

У князя Василия Львовича Каразина и служил теперь Прошка,перешедший к нему с богатой конюшней за долги своего прежнего господина (тогосамого, которому некогда проиграл его старший Уланов).

Княгиня Елизавета умерла десять лет назад, простудившись намасленичном гулянье, так что баба Агаша, по сути дела, вынянчила и вырастиладочь ее, княжну Анну.

Конечно, старушке, которой было далеко за семьдесят,следовало бы не ютиться в халупке на Васильевском, а доживать век в холе иприволье, лелее-мой добрыми и благодарными господами своими.

Так оно, без сомнения, и велось, когда бы год назад ВасилийЛьвович Каразин не взял да и не женился на единственной дочери своего приятеля,обедневшего дворянина Старовольского, Евдокии, засидевшейся в девицах, несмотряна ангельскую красоту печальных очей.

Поскольку свадьба произошла чуть ли не вслед за похоронамисамого Старовольского, в свете поговаривали, что дело тут не в любви, а вобыкновенной жалости к сироте и исполнению каких-то старинных долгов Каразинаперед другом, которому он всегда старался помогать и даже держал на небольшомпенсионе.

Так ли, не так — во всяком случае, княгиня Евдокия (Eudoxy,как она велела себя называть на французский манер и, говорят, просто пламеньиз-рыгала, когда кто-то обмолвится да и окликнет ее русским именем) очень быстрооправилась от горя, а главное — мгновенно забыла прежнее свое полунищенскоесуществование и из кожи вой лезла, чтобы и остальных заставить забыть об этом.

Была она придирчива и сварлива — просто спасу нет никакого!По словам Прошки, дворня боялась новой княгини пуще, чем старинного привидения,которое, по слухам, иногда любило прохаживаться в верхних этажах дома, пугающепостукивая деревянной ногой (некогда привидение было ветераном Крымскойкампании 1739 года, зарезанным в собственной постели спятившим камердинером).

С особенным пылом Eudoxy старалась вытравить в княжескомдоме память о своей предшественнице — и для начала выжила всех старых слуг,хранивших память о ней.

Кого продали на сторону, кого выселили в вотчинные имения:петербургское, подмосковное и тульское. Перво-наперво избавились от бабы Агаши— потому что косо глядела на молодую, красивую, лютую мачеху своей“кровиночки”, как она называла молодую княжну.

Причем Eudoxy оказалась очень не простой особою. Она мигомпрознала, что у Василия Львовича со старой нянькою жены были нелегкиеотношения.

Княгиня Елизавета ленива была до светской жизни, не любилавыезжать, вдобавок все время чем-нибудь да прихварывала, ну а поскольку ВасилийЛьвович состоял в сенаторах при матушке-императрице Екатерине, от неготребовалось постоянное присутствие при дворе.

На этой почве они с женою постоянно вздорили, а баба Агашавсячески потворствовала своей барыне, поэтому мачеха сумела внушить мужу, чтопри “этой старой ведьме” из Анкеты, то есть молодой княжны, вырастет такая же“сонная провинциалка”, как и ее покойная маменька.

Видеть в дочери повторение бывшей жены Каразин. нипочем нежелал, поэтому покорился настырной Eudoxy и удалил старую няньку из дому, давей вольную и купив домик на Васильевском.

Домишко был так себе, халупа, по правде сказать, однако ни вкакое более достойное жилье баба Агаша идти не пожелала. Наверное, ейдоставляло удовольствие осознавать “неблагодарность” князя Василия.

А может быть, привыкнув за жизнь к убогоньким каморкам подлестницами (ну где еще в барских домах ютились старые няньки?), она чувствовалабы себя неуютно в более роскошных условиях.

Деньги от старого князя она тоже не хотела брать, а жилатолько тем, что ей еженедельно привозила княжна Анна Васильевна — привозиласамолично, в тайне от мачехи и как бы от отца.

В самом ли деле Василий Львович не знал, куда еженедельноотправляется его семнадцатилетняя дочь, или просто делал такой вид — об этомможно было только гадать.

Гувернантку свою, мадам Жако, юная княжна держала в ежовыхрукавицах, та и пикнуть не смела, когда девушка оставляла наставницу сидеть вколяске и час, а то и больше проводила у бабы Агаши, потому что и молодаякняжна, и все домочадцы (включая и самого князя Василия!) очень скороневзлюбили новую госпожу за зловредный нрав, мелочную придирчивость, грубость иалчность.

Печальный ангел обернулся сущей демоницей как это, впрочем,и бывает в жизни сплошь да рядом, в чем наш герой мог убедиться на собственномгорьком опыте.

Об этом, как и обо всех подробностях жизни у Каразиных,Алексею тоже поведал Прошка. Конечно, это было просто чудом, что именно в тотдень княжна Анна Васильевна не смогла проведать старую няньку и велела первомупопавшемуся прислужнику отнести ей гостинца.

Иначе… Иначе неизвестно, что приключилось бы с Алексеем. Невстреть он Прошку, может, помер бы с голоду, да и все тут. Ведь у негонедостало бы сил даже пойти и сдаться властям! А такая мысль была, чего грехатаить.

Сдаться. Повиниться. Попытаться все объяснить.

Но кому — вот вопрос? Даже и теперь, отлежавшись подласковым, хотя и несколько назойливым приглядом бабы Агаши, которой было всеравно, о ком заботиться, лишь бы хлопот побольше, он никак не мог придумать,куда податься, у кого просить совета и помощи.