к двери, словно намереваясь ринуться на поиски пацанов, но возле Добровольского остановилась:

– Вот они зачем у меня денег попросили… Сказали, что в магазин хотят сходить. Печенье, шоколад. Мне не жалко, я им уже давала.

– Сколько?

– Двести.

– На такси, в принципе, в самый раз, если не очень далеко. Я ведь почему пришёл, Любовь Николаевна, – получается, что деньги у вас остались?.. Мальчишки сбежали, одежду покупать некому. – Марченко как-то напряглась и сжала кулаки. – Вы подождите их куда-то тратить. Может, пацаны вернутся. А если нет – так надо, значит, деньги обратно отправить всем, кто их переводил.

– Попробую, – кивнула Люба. – А вы сегодня не дежурите?

– Нет.

– А завтра?

– И завтра нет. Мне и без дежурств работы хватит – завтра Кутузов, послезавтра уже планирую вас.

– Меня? – как-то испуганно вскинулась Марченко.

– А кого? – пожал плечами Максим. – И почему вы так удивились? Пора кожу пересадить и через десять дней – домой.

– Домой? Это хорошо, что домой.

Марченко вернулась к кровати, села и некоторое время смотрела в окно. Потом вдруг проговорила:

– Я вам потом на дежурство других конфет куплю. Эти не надо, – показала она на тумбочку. – Они какие-то… С плесенью, что ли. Не обижайтесь только.

Добровольский не нашёлся что ответить – разговор вообще носил довольно странный характер. То про мальчишек, то про дежурства, то про конфеты.

– Какие обиды, – отмахнулся он. – Я к вам не ради… Черт побери, да при чём тут вообще конфеты?! Запомните две вещи. Деньги не тратить – это первое. И второе – послезавтра у вас операция, поэтому в четверг с утра не есть и не пить. Фен сестра-хозяйка выдаст после операции. Всё ясно?

Когда Марченко кивнула и опять отвернулась к окну, Добровольский покинул палату.

7

– Самая большая неприятность сегодня, – сообщил Балашов, дав Кутузову кислород, – то, что буфет закрыли на первом этаже.

Кутузов, выпучив глаза, старался заглянуть за голову, где стоял анестезиолог, из-за чего изгибался на столе и хватался руками за его края. Худые безвольные ноги лежали сухими жердями и никакой помощи ему в этом деле не оказывали.

– Давай фентанил, – попросил Балашов Варю. – Две ампулы. И пропофол следом.

Когда всё было сделано, он ловко вставил ларингеальную маску в рот Кутузову, сверху надел шланг от аппарата и кивнул Добровольскому, стоящему у стены:

– Можно.

Максим с Еленой Владимировной довольно быстро, помогая друг другу, обработали операционное поле и накрыли всё стерильным бельём. Скептически оценив вялость кожи на ногах, он мазнул по правому бедру маслом, взял дерматом в руку и переспросил:

– Так что там с буфетом? Я лицо крайне заинтересованное.

– В чём? – задала вопрос Елена, уже готовая подхватывать кожу на пинцеты.

– В булочках, например. В печеньках, сахаре, кофе и «Дошираке», – взглянув на неё, шмыгнул носом Добровольский. – Почему нос начинает чесаться сразу после того, как наденешь маску?

– Закон подлости в действии, – пояснила Елена. – Это же всегда так.

– Готова? – Она кивнула. – Поехали.

Спустя несколько минут лоскуты были взяты. Медсестра отправилась их перфорировать, несмотря на вопросительный взгляд Добровольского, предлагающий помощь.

– Я сама, – отказалась она. – Вы пока повязки снимайте, прикидывайте, что и куда. Мне так привычнее.

Ей действительно так было привычнее – как-то повелось, что помощь она просила, только будучи не очень здоровой или когда нужно было срочно разобраться по ходу операции с техникой или перевязочным материалом.

К тяжёлой работе Елена Владимировна была давно привыкшей. Пришла в оперблок лет двенадцать назад обычной санитаркой без образования, таскала грязное белье, мешки с кровавыми повязками, отрезанные руки и ноги, до блеска мыла пол и стены в операционной – и в какой-то момент Лазарев узнал, что она подала документы в медучилище. На операционную медсестру.

Алексей Петрович создал ей режим максимального благоприятствования. Елена отлично выучилась и перешла в новую весовую категорию. Лазарев рассказывал об этом не очень часто, но каждый раз так, будто все вокруг слышали это впервые. Добровольский, работая здесь ещё меньше года, знал эту историю ничуть не хуже всех остальных сотрудников.

Во время операции было понятно – она словно родилась для того, чтобы стоять у своего столика с инструментами, она здесь первая помощница и хозяйка. Коагулятор, дерматом, перфоратор, бестеневые лампы, биксы, шкафы с инструментарием и расходниками, сухожаровой шкаф – в её ведении было огромное хозяйство, в котором всегда всё было на своём месте, посчитано, помыто, простерилизовано, разложено, вовремя включено и выключено.

Так что не было ничего удивительного в том, что Елена не допускала в свое хозяйство никого – и Добровольский чувствовал, что в прошлый раз она его то ли проверяла, то ли учила, предложив помочь. Это был такой хитрый и удачно поданный акт тренировки – она хотела, чтобы все доктора в её отсутствие – а она всё-таки время от времени должна уходить в отпуск – были в состоянии сделать что-то сами или помочь той сестре, что придёт на замещение.

Максим вспомнил, как однажды она попросила помочь его собрать дерматом, делая вид, что потянула руку, и он помог, после чего на всю жизнь запомнил, где и что там крепится и как подсоединять привод. И когда у него получилось, спокойно приняла собранный инструмент той самой «больной» рукой и положила на стол. Добровольский тогда не подал и виду, но Елена сообразила, что получилось немного неправдоподобно, смутилась и отвернулась, показав, что урок окончен и у неё есть другие дела. В следующий раз он уже сам пришёл к ней узнать о режимах работы коагулятора – и она в свойственной ей очень уважительной манере при помощи наводящих вопросов объяснила, какие кнопки нажимать и какие провода куда подключать. В итоге Добровольский в глубине души восхитился её умением соблюдать субординацию и одновременно так давать советы хирургу, чтобы он решил, что дошёл до всего сам.

Тем временем санитарка Наташа рассекла бинты. Максим, стоя у неё за спиной, рассматривал постепенно открывающуюся поверхность раны и прикидывал, в каком направлении будет класть лоскуты и откуда начнёт. Потом взял из банки первый, положил слипшуюся и свернувшуюся чуть ли не в трубочку сетку на рану у основания шеи, пинцетами аккуратно расправил и взял в руки степлер. Аккуратными щелчками прицепил край лоскута к границе здоровой кожи – стало легче тянуть него и расправлять.

Елена молча помогала, подбадривала Максима, когда скобка застревала в степлере и он случайно сдёргивал край, потянув на себя зажатый фрагмент. Спустя примерно минут сорок всё было закончено, о чём Добровольский сообщил Балашову.

– Я контролирую