не моё распоряжение. Если вам мало простого требования, я уточню – в случае отказа могут пострадать люди. В том числе и в материальном смысле.

– Вы тоже?

– Иначе я бы сейчас здесь не стоял, – развёл руками Добровольский.

Марченко вздохнула, вынула из кармана смартфон, разблокировала.

– Понимаете, – начала она объяснять, не глядя на доктора, – у них же на самом деле никого нет. Думаете, тётке той интересно, как они живут? Она здесь была два раза – и только ради справки от начальства вашего. Она им даже бутылки минералки не принесла. А пацанам ходить не в чем, одежда же сгорела.

Добровольский слушал её монолог и ждал, когда она откроет Инстаграм и сделает то, о чём он просил.

– Я себе ни копейки не взяла. Да, деньги на мою карту переводили. Да, мальчишки сами не в курсе.

– Сколько насобирала? – спросил Максим.

– Почти девять тысяч. – Люба вместо Инстаграма открыла «Сбер-Онлайн» и показала список входящих переводов. – Можно, наверное, и больше было успеть, но вы…

– Как собирались распорядиться деньгами?

– Ко мне сестра приходит. – Марченко заговорила быстрей, почувствовав, что Добровольский постепенно вовлекается в разговор. – Мы пацанов измерим, я ей переведу деньги, она купит по куртке и принесёт. И по мелочи, носки там, майки… Если останется. Да я бы и свои добавила запросто.

Максим смотрел в её широко открытые глаза с маленькими искорками слёз в углах и понимал, что его злость и требовательность утекают куда-то между пальцев.

– Удалить придётся, – вздохнув, сказал он. – Слишком высокие чины интересуются вашим сбором денег. Так что это не обсуждается. А деньгами рекомендую распорядиться честно, как и рассказали. Сестра когда придёт?

– Сегодня вечером.

– Вот и сделайте с ней для мальчишек всё, что считаете нужным. Я постараюсь вас прикрыть.

Люба немного поколдовала над телефоном и показала экран Добровольскому.

– Можете проверять.

Он посмотрел, как правильно пишется её никнейм в Инстаграме, набрал в поиске. Поста про сбор денег действительно уже не было.

– Спасибо, – кивнул хирург. – И пока вы здесь лежите – больше никаких внутренних репортажей и сборов денег. Договорились?

– А мы с вами сфотографируемся, когда я буду уходить? – просяще посмотрела на него Марченко. – Это же не про то, как я лежу здесь, а про то, какой вы хороший доктор. Договорились?

Добровольский подумал, что она просит не слишком высокую цену за то, чего он сейчас добился от пациентки, и согласился.

– Но только в день выписки, – уточнил он. – И не в отделении. На крыльце. Пусть вывеска будет в кадре, а не пациенты и палата, а то в Инстаграме местную медицину ещё веселей будут обсуждать, чем сбор денег для сирот.

Люба продемонстрировала широкую и далеко не голливудскую улыбку, чётко обозначив место сросшегося перелома челюсти. Она с видимым трудом поднялась и постаралась исчезнуть в коридоре максимально быстро.

Максим посмотрел на часы, после чего направился к Ребровой отчитаться о выполненном поручении. Анна Григорьевна сидела в кабинете и пила кофе, обхватив кружку обеими ладонями. При появлении Добровольского она вздрогнула и чуть не пролила на себя горячую жидкость. Максим остановился и сделал предостерегающий жест рукой:

– Я, конечно, работаю в ожоговом отделении, но это не значит, что в моем присутствии надо такие трюки делать.

– Типун тебе на язык! – Реброва аккуратно поставила кружку на стол рядом с клавиатурой. – Не надо мне ваших ожогов. Говори.

Добровольский увидел на столе среди наваленных историй болезни открытую коробку «Птичьего молока», машинально взял из неё пару конфет и даже не успел удивиться собственной наглости, как Реброва кивнула – мол, угощайся, но рассказывать не забывай.

– Удалила, – доложил Максим, как только проглотил конфеты. – Вы какие любите? – он показал на коробку. – Я жёлтые.

– Всё равно, – пожала плечами Анна Григорьевна. – Проверил?

– Конечно. А почему такая паника? Цель довольно благородная у Марченко. Собрала девять тысяч или около того, обещает купить им немного одежды. Не сама, конечно, сестру попросит.

– Ничего мне не говори, Максим Петрович, – отмахнулась Реброва. – Даже не начинай. У нас медицина лучшая в мире, ты же знаешь. Все обеспечены. Дети не брошены, родители в достатке, лекарства в изобилии. Поэтому никаких сборов внутри больницы быть не может. Мы, между прочим, одна из богатейших структур… Наверное… По крайней мере, я так думала всегда.

– У нас цефтриаксона в отделении нет, – усмехнулся Добровольский. – Уже три или четыре дня. И противостолбнячного анатоксина. – Реброва посмотрела на него немигающим взглядом, сжав губы в ниточку. – Пойду, наверное, через Фейсбук на них деньги соберу, – невозмутимо продолжил Максим. – Хоть на пару коробок.

– Иди уже! – засопела Анна Григорьевна. – Работай! Хватит издеваться. Мне и так каждый день столько всего прилетает! Я ваших шуток уже не понимаю.

Добровольский, улыбаясь, вышел из кабинета и направился в отделение. Уже у самой ординаторской он оглянулся и посмотрел назад вдоль коридора.

Из приоткрытой двери своей палаты за ним наблюдала Марченко. Поняв, что доктор заметил её, она медленно, словно кошка, отступила в палату и закрыла дверь. Максим подождал немного, а потом вошёл в кабинет.

6

– Каждый второй пациент перед наркозом обязательно признаётся, что хотел поступить в медицинский институт, – сказал Кириллов, роняя своё тело на довольно низкий диван. – Ты ему: «Дышите, это просто кислород», а он тебе: «А я в детстве тоже врачом хотел стать».

– Чтобы за своего сойти. – Москалёв оторвался от компьютера и повернулся к Николаю. – Хоть ненадолго. Все же знают – врачи своих не сдают. Не бросают, не предают, лечат хорошо.

– Своих! – многозначительно поднял вверх палец Кириллов. – Свои – это очень чётко очерченная группа людей. Настоящие врачи. «Я тоже хотел…» Мало ли чего я хотел?! Врачи, потом их семьи – куда ж без них? – далее медсестры, их мужья и дети – эти в нагрузку к врачебным семьям идут, чтобы внутрицеховых конфликтов не было, и там уже дальше сахар по вкусу. – Он на секунду задумался, глядя в окно, и удивлённо добавил: – Я только сейчас понял, сколько народу вне этого списка мне пришлось смотреть, консультировать и лечить только потому, что мне их за руку врачи привели или медсестры. То есть по сути – сам себе противоречу.

– Да не особо. – Добровольский тоже вовлёкся в разговор – ему всегда нравилось, когда приходил кто-то из реаниматологов со своими историями и взглядами на жизнь, неиссякаемым юмором и совершенно безграничным цинизмом. – Друзей и знакомых к тебе приводили, ценя тебя как профессионала. А пациенты на операционном столе тебя не знают – так что говорят это, скорее, из страха, а