– А отец – мирриец. Улавливаешь связь?

Фок моргнул. Потом еще раз.

– Он бы не стал…

– Ты идеализируешь людей. Поверь, наш папаша был весьма далек от совершенства.

– Тебе-то откуда знать?! – рыкнул Фок. Глупости какие-то говорит! Не было такого! – Даже если… предположить, что все это правда – ты не мог знать его лучше, чем я! Я провел с ним все детство! Он бы никогда не предал маму, он ее любил!

– Люди одинаковы во всех мирах. Чем больше правил, тем сильнее стремление их обойти. Для чего, думаешь, он летал на Землю?

– Это были исследовательские миссии!

– Земля давно изучена вдоль и поперек. Он уезжал, чтобы хоть немного побыть самим собой, отрешиться от Мирры с ее запретами. Если тебе будет легче, он не предавал твою мать. Я родился раньше, чем они встретились.

– Ты… – Фок набрал воздуха в грудь, чтобы опровергнуть эти бредовые обвинения, убедить Сергея, что все это – чудовищная ошибка, и он, Фок, никогда этому не поверит. Но слова упорно не складывались, и он выпалил: – Это неправда, ясно?!

– Ясно, – безразлично откликнулся Сергей, поразмыслил и добавил: – Ты спрашивал, почему я тебя спас. Все еще хочешь знать ответ?

Фок уставился на него исподлобья, насупленный и хмурый. Хорошее настроение растворилось, как снежинка на ладони флиберийца, оставив неприятный колкий след, задевавший душу.

Сергей тоже был на редкость серьезен. Он смотрел с обидным сочувствием, и Фок впервые обратил внимание, что разрез глаз у капитана – типично миррийский, с острыми внешними уголками. Если бы не цвет…

– Хочу!

Сергей открыл рот, но ответить не успел.

– Кто-то идет. На этом проклятом корабле нигде нельзя побыть одному! – И свернул окно связи, оставив Фока наедине с мрачными мыслями.

Межгалактический линкор «Фибрра»

Мне снилось море. Темно-синее, широкое, нежно ласкающее берег. Над головой проносились невесомые летние облачка, шумели, визгливо перебраниваясь, чайки, а под ногами шуршала обточенная водой галька. Идиллия!

Внезапно солнце начало спускаться, все ниже и ниже, пока не обрушилось целиком, накрыв меня всепоглощающей жарой.

– Саша, это ни в какие рамки не лезет! – заорали над ухом.

Я шарахнулась, спросонья путаясь в одеяле, как осетр в рыбацких сетях, кулем свалилась с кровати и попыталась забиться под койку, но меня не пустили.

Взбешенный Рим поднял меня за шкирку, как провинившуюся кошку, и, небрежно усадив обратно (чуть не села мимо), навис надо мной огненным воплощением злого бога Щасприбью. Его кожа сполохами подсвечивалась изнутри, выдавая желание оторвать кому-нибудь что-нибудь жизненно необходимое. Довести его до такого состояния не каждому под силу.

– Что стряслось-то? – зевнула я, машинально отмечая, что экстремальные пробуждения помаленьку входят в привычку.

– Что ты ей сказала?!

– Кому?

– Хоке! Ты видела, что она сотворила с моей дверью?!

– Когда мне было видеть? Я сладко спала, а ты меня разбудил самым бесчеловечным образом!

Рим ухватил меня за воротник и потащил на выход. Я честно постаралась не отстать: когда он в таком настроении, с ним лучше не спорить. Схватит, не подумав, за открытую кожу – и лечи потом ожоги да волдыри.

Мое явление в общественный коридор в трусах и майке было встречено удивленным взглядом твиникийца, проходившего мимо, то есть, фактически, доброй третью экипажа. Что видел один из них, видели и все остальные, причем в самом буквальном смысле. Кажется, я что-то говорила о репутации?

Еще издалека стало заметно, что дверь Римовой каюты резко выделяется на фоне белых стен.

– Любуйся! – рявкнул вышеупомянутый, задавая мне направление тычком в спину и с трудом удерживаясь от напутственного пинка.

Я послушно полюбовалась и сползла на пол.

На двери была изображена флиберийская версия супермена, в которой со второй попытки опознался Рим. В расовой принадлежности сомнений быть не могло: обрамляющий силуэт огонь, вернее, ОГНИЩЕ, для пущей реалистичности закрашенный ярко-оранжевым, удачно контрастировал с черно-белым цветом самого рисунка. Портретного сходства Хока креативно добилась изображением шрама на правой брови, который у настоящего Рима был едва заметен, а у нарисованного багровел жуткой открытой раной, занимая пол-лица. Стремясь загладить сей конфуз, талантливая художница изо всех сил польстила Риму размахом плеч, которые не умещались на двери, и талией в два раза у́же головы. Отчаявшись передать пропорции тела своего кумира, Хока уделила особое внимание глазам: они сияли и гипнотизировали, как фары встречного автомобиля, от которого не успеваешь увернуться. В них терялись даже зрачки, и девчонка обвела их красным, чтобы придать выразительности взгляду. На деле же это выглядело так, будто чудовище отчаянно тужилось, и от напряжения полопались капилляры.

– Что скажешь, а? – Настоящий Рим не уступал рисунку безумием во взгляде.

– Как живой! – простонала я, снова заходясь хохотом.

– Сперва она колбасу под дверь подбрасывала, теперь это! – Рим ткнул пальцем в результат Хокиных трудов, не сумев подыскать ему цензурного названия. – Что ты ей наболтала? Не могла же она сама до такого додуматься!

– Очевидно, могла…

– А надпись?!

Межгалактические квадратики, поначалу принятые мною за абстрактный узор, действительно складывались в какую-то фразу.

– Ри-му от по-клон-ни-цы, – по складам прочитала я и укусила губу, чтобы не ржать в голос.

– Только ты меня так называешь! – обличающее констатировал Рим и стал надвигаться, игнорируя предостерегающе поднятые руки.

– Рим, клянусь, это не я! Я даже не знала, что она это затевает!

– Хватит отпираться и сегодня же прекрати этот балаган!

– Почему я?!

– Потому что!

– Эй! – окликнули нас.

Мы обернулись на голос и увидели взирающего на нашу драму Филби. Экзобиолог замер неподалеку и явно прикидывал, хватит ли ему сил отбиться от объединенной команды сумасшедшего флиберийца и неадекватной землянки.

Рим кашлянул и потух, как выключенная из розетки лампа. Я потянула майку вниз, но она была слишком короткой, чтобы скрыть одновременно и грудь, и нижнюю часть тела. Фил подошел, зацепился взглядом за яркое пятно среди белого коридора, бегло оценил рисунок и расхохотался.

– Жуть какая! Это ты рисовала?

– Вот еще! – фыркнула я, надеясь, что он не догадается пройти чуть дальше и убедиться, что Хока – не единственная специалистка по надверной живописи на этом корабле.

– Ваши споры об искусстве на весь корабль слышны, – просветил нас Фил. – Идемте завтракать, голодный желудок – источник конфликтов.

– Боюсь, кабачки тут не помогут, – покачала головой я и мстительно припомнила: – Рим, кажется, ты что-то говорил про колбасу?

Я рассчитывала посмотреть, как в Риме будут бороться жадность и гостеприимство, но тот неожиданно хитро прищурился и кивнул на дверь – заходите, мол.

Растерявшегося Филби, уже не знающего, чего ждать от нашей непредсказуемой компании, мы в четыре руки втянули за собой.

***

Отороченный крысиным мехом камуфляж планеты Тарпис пришелся мне до того впору, будто шился на заказ. Рим был крупнее и выше, и на нем этот кошмар должен был сидеть в облипку, а на плечах вообще грозиться лопнуть. Интересно, это правильный размер или ему такой на складе выдали? Искренне недоумевая, почему я хихикаю, Рим от чистого сердца предложил