не останавливают. У тебя внутри все переворачивается. Ты смотришь на ее руки, нет ли заточки. Бемби встает по ту сторону стола.

Птаха? – спрашивает она.

Да.

Ты болела?

Воспалилось плечо.

В тебя стреляли?

Да.

И где твоя кодла?

У меня нет никакой кодлы.

А где твоя страна?

У меня нет страны.

Ладно, но ты откуда?

Выросла в Сиднее, примерно год назад переехала в Дарвин.

Так ты коори?

Нет. Мать белая, а отец, скорее всего, индиец.

Индиец? То есть из Индии?

Ну да.

Птаха – твое настоящее имя?

Да.

А ты не хочешь спросить, как мое имя?

Оно мне известно. Бемби.

Откуда ты знаешь?

Просто знаю.

В общем, мы тут поспрашивали, тебя никто не знает. Никто даже не слышал.

Я первый раз в тюрьме.

Дарвин – город маленький.

Я здесь всего год.

Бемби смотрит на твой пустой поднос.

Не надо было есть пюре.

Почему?

Они нас так глушат. Иногда подмешивают это дерьмо прямо в картошку.

Спасибо, что предупредила. Постараюсь прочистить мозги.

Бемби садится напротив и кладет руки по обе стороны твоего подноса. Наклоняется, рассматривая твое лицо.

Птаха?

Сердце у тебя стучит сильнее. Может, она узнала тебя.

Это прозвище?

Так меня назвала мать. Она вроде…

Хиппи?

Ну да. А откуда ты взяла имя Бемби?

Бабушка прозвала, из-за больших карих глаз. «Как косуля в луче фонарика», так она сказала. И прилипло.

Бемби собирает длинные черные волосы и завязывает их в узел на затылке.

Можно посмотреть рану? – спрашивает она.

Ты оттягиваешь футболку, обнажив наложенный медсестрой непромокаемый пластырь.

А там что?

Ты отклеиваешь края пластыря. Розовая, местами бордовая кожа сморщилась вокруг раны.

Я знаю только одного человека, в которого стреляла полиция. Мой двоюродный брат. И его больше нет.

Мне жаль, говоришь ты. А потом вы сидите и молча смотрите друг на друга, пока охранник не кричит, что пора возвращаться на работу.

Подходи к нам вечером, посидим, предлагает Бемби. Познакомишься с остальными.

С удовольствием, отвечаешь ты.

Кормят каждый день в одно и то же время, но кроме этого ты понятия не имеешь, чем будешь заниматься через час. Никакого расписания, доски объявлений, вообще никакой информации. Тебе нужно помнить только распорядок дня, понимая при этом, что в любой момент все может измениться.

После обеда тебя переводят с туалетной бумаги на прачечную. Сначала кажется, ничего не может быть страшнее, чем перебирать чужую грязную одежду, иногда с пятнами крови и испражнений – с кем не бывает.

Но потом ты достаешь белье из огромных сушильных машин, выпутываешь майки из бюстгальтеров, стряхиваешь статические заряды, вдыхаешь запах стирального порошка, раскладываешь вещи по стопкам, и возникает мимолетное ощущение: своими усилиями, своими руками ты можешь сделать что-то лучше, чем было до тебя.

Не потому ли женщины вечно стирают, думаешь ты. Так рождается ощущение, будто можно что-то улучшить, пускай даже в руках у тебя всего-навсего ерундовые тряпки.

За ужином ты сидишь с пятью девочками. Ты снова так близко к ним, узнаешь их, а сама совсем им незнакома. От этого кружится голова. За всеми разговорами, смехом тебе хочется спросить: Вы не помните? Почему вы ничего не помните?

Но потом ты осознаешь, какова цена памяти: разочарование на клеточном уровне оттого, что в мире ничего никогда не меняется. Жизнь просто все время повторяется.

И ты молчишь. Ешь и всеми силами стараешься отделить одну жизнь от другой. Смотреть на их улыбки, слушать болтовню, жалобы на питание. Кроме нынешней реальности у вас нет ничего общего. И ты говоришь себе: ее должно хватить.

VI

37

Гималаи, год неизвестен

В телеге движение времени можно отслеживать только по чередованию сухой дневной жары и ночного холода, а еще по окаменению мышц.

Возницы спят по очереди. Останавливаются, только когда хотят подкрепиться или справить нужду, лишь тогда вам тоже это позволяется. Возницы вытаскивают вас из телеги, и вы неуклюже приседаете, пытаясь удержать равновесие, поскольку чувствительность к ногам возвращается медленно. Возницы отворачиваются, но вам все равно унизительно видеть друг друга, как вы кряхтите, раскачиваетесь, а затем дышать этими запахами.

Возница в очередной раз тормозит, и вы ждете, что вас сейчас опять вытащат и положат рядком. Но вам снимают повязки со рта и надевают их на глаза. Наверное, чтобы вы не поняли, куда идете и куда бежать.

Мне так холодно, говорит одна девочка.

Вы слышите, как возницы переступают через вас, а потом бросают на ноги тяжелое одеяло. Оно пахнет как мокрый зверь.

Под тугой повязкой глаза превращаются в раскаленные шары. Колеса скрипят по дороге, и девочку рядом с тобой начинает трясти от рыданий. Может, нас возят кругами, думаешь ты.

Когда ты просыпаешься, колеса стучат по булыжникам и пахнет чем-то сладким. Вы слышите женские голоса.

Телега, дернувшись, останавливается. Твоего лица касаются мягкие руки. Кто-то водит по шее, ушам, рукам. Ты пытаешься вывернуться, но зажата между корзиной и другой девочкой, да и бежать все равно некуда.

Кто-то снимает с твоих глаз повязку и говорит: Шесть.

Потом к тебе наклоняется женщина со словами: Все здоровы.

Еще женские лица; выхваченные из темноты светом фонарей, они приближаются к телеге. От их внезапного появления, близости становится стыдно – стыдно быть одной из шести девочек, напиханных в телегу как грязные вонючие животные.

Но все держат над головами фонари и улыбаются. Ты видишь длинные плотные накидки. Наверно, монастырь, думаешь ты. Правда, у женщин длинные волосы, и они более упитанны, чем монахини, которых ты встречала в жизни.

Две женщины помогают спуститься девочке с бритой головой, которая сидит спереди. Оказавшись в нежных объятиях, она рыдает.

Все хорошо, уверяют ее женщины. Мы будем заботиться о тебе. Они закутывают ее в накидку и уводят.

Остальные по двое выходят вперед, помогают очередной девочке сойти с телеги и ведут по дороге – все похоже на продуманную, отрепетированную церемонию.

Ты спускаешься последней. Но помощи не хочешь. Не нужна тебе никакая помощь.

Женщины протягивают руки, ты уворачиваешься.

Мы просто помочь, говорит одна.

Я сама, отвечаешь ты и подвигаешься к краю. Ноги не слушаются. Ты перебрасываешь их через борт и крутишь ступнями до тех пор, пока не начинает покалывать. Когда к ногам возвращается чувствительность, ты становишься на мощеную дорожку и делаешь первый шаг.

Мы очень рады твоему приезду, говорит другая женщина.

Это был не мой выбор, отвечаешь ты. Босым ногам холодно на камнях,