лишь мечтать о временах, когда с такого островка можно будет передавать изображения по радио. Наконец, фотокорреспондент не выдержал: засняв все, что представляло интерес, он вылетел в Москву.　

Чкалов знал, что я во сне и наяву вижу совместное возвращение на борту «Сталинского маршрута». Валерия Павловича не смущало, что самолет рассчитан только на трех человек. — «Понадобится, посажу хоть шестерых — машина поднимет», — говорил он. Но взять пассажира прямо с острова он не мог: чтобы взлететь с ограниченной по размеру площадки, машину надо было разгрузить до предела.　

— Вот что: дуй в Хабаровск и жди нас, дальше полетим вместе, — предложил Чкалов.　

Два часа непрерывной качки на торпедном катере по водам Охотского моря и Амура, четыре часа в кабине рейсового гидросамолета, — и я снова в Хабаровске. На другой день прилетел　«АНТ-25».　

IV

Настал час старта на запад, в Москву. А что, если Валерий Павлович раздумает? Вдруг в последнюю минуту я получу «отставку»? Но нет: на аэродроме, окруженный толпой провожающих, он замечает меня и укоризненно качает головой:　

— Еще не в машине? Скорей занимай место в глубине кабины, будешь за второго пилота…　

«Четвертый член экипажа», как назвал корреспондента Байдуков, не ждет вторичного приглашения и быстро взбирается по стремянке.　

— Чем я могу быть полезен? — спрашиваю у Байдукова. — Что делать в полете?　

Георгий Филиппович отмахивается:　

— Вот не было печали! Занятие ему выдумывай!..　

— Примечай всё, записывай, — говорит Беляков.　

Чкалов вскочил на складной стул, высунулся из кабины:　

— Спасибо, дорогие наши дальневосточники! Спасибо за дружбу, за помощь, за любовь!　

— Привет товарищу Сталину!.. Иосифу Виссарионовичу — привет от дальневосточников! — проносится над аэродромом.　

Взревел мотор. Валерий Павлович оглядел кабину: «Пошли!»　

Блеснули трубы оркестров, побежали мимо фигуры провожающих, странно накренились аэродромные здания; темноголубая извилина Амура капризно устремилась в высь. «АНТ-25» на крутом вираже обходил город. Машина трижды качнулась с крыла на крыло. Отдав традиционное приветствие Хабаровску, Чкалов снова обвел взглядом кабину, кивнул русой головой. Самолет лег на курс и набирал высоту.　

Я раскрыл тетрадь и сделал первую запись в «Дневнике перелета»:

«Хабаровск — Чита. Идем под облаками. Высота тысяча метров. Передо мной — приборная доска второго пилота. Равномерно подымается стрелка альтиметра. Куда ни глянь, сплошное море облаков… Набираем вторую тысячу метров…»　

Путь до столицы Чкалов поделил на четыре беспосадочных этапа. Сегодня мы должны быть в Чите, завтра — в Красноярске, послезавтра — в Омске; оттуда — пятнадцать часов полета до Москвы, самый длинный этап.　

Погода резко изменилась: солнце исчезло, все вокруг помрачнело, машину поглотил туман. Но не будет же он тянуться вечно! Из Читы передали: «Ясно, полная видимость». Перед стартом Беляков коротко рассказал мне о маршруте:　

— В случае облачности надо будет пробиваться к солнцу. По пути — высокие сопки, отроги Хинганского хребта, и слепой полет на небольшой высоте опасен.　

— А почему нельзя итти над железной дорогой?　

— Вы ведь проезжали через сибирские туннели, летали над ними… Представьте: идем мы по железке, вдруг накрывает туман, а впереди — невидимый туннель. Мы не успеем набрать нужной высоты, чтобы перескочить через гору…　

Действительно, туман поджидал нас сразу за Хабаровском. Продолжаю свои записи:　

«Время Белякова уплотнено. Штурман делает отметки в бортовом журнале, что-то подсчитывает, налаживает передатчик… Теперь он взял маршрутную карту, поглядывает через окошечко, ищет просветы в облаках…　В трех тысячах метров от земли становится не на шутку холодно. На аэродроме мы обливались потом. Прошло полчаса, и я уже дрожу. На мне — летний костюм, прорезиненный плащ, туфли — как раз для утренней прогулки по южному городу. Поневоле завидуешь летчикам в их свитерах, теплых комбинезонах, сапогах. Вздыхаю, и изо рта вылетают клубы пара. Термометр показывает минус двенадцать…»　

Сжавшись в кресле, я печально наблюдал за альтиметром. Долго ли продлится погоня за солнцем?.. Кто-то потянул меня за плащ. Это — Беляков. Он показал на рюкзак, висевший подле меня, и написал на клочке бумаги: «Выньте теплые носки». Я хочу подняться, но не хватает сил: тело словно удесятерилось в весе; поднимаю руку до уровня плеча и не могу удержать… Что со мной? Взгляд падает на альтиметр: пять тысяч метров. Точно стальные, обручи обхватили лоб и грудь, сжимаясь медленно и беспощадно. «Кислородное голодание!» — мелькает мысль. Я слышал о нем от летчиков и авиационных врачей, но не думал, что пребывание на большой высоте связано с такими мучительными ощущениями. Однако надо держаться, не киснуть, не проявлять своей слабости. Пробую дышать реже. Худо, худо!.. Пять тысяч пятьсот…　

Покосился на Белякова и не узнал: штурман надел маску и через трубочку вдыхает живительный кислород. Мне бы хоть чуточку! Со сжавшимся сердцем вспоминаю: на самолете кислородные приборы только для троих, а я — четвертый, случайный, определенно лишний… Нет, только не последнее! «Лишнего» экипаж оставит на первом же аэродроме: тогда вместо «собственного корреспондента» на борту «Сталинского маршрута» я стану пассажиром медленно плетущегося экспресса… Держаться до конца, не выдавать своих переживаний! Мне кажется, что воздух с чудовищной силой давит со всех сторон на тело. Шум, заунывный гул, какой-то непонятный звон в ушах… Отчего так сильно дрожат ноги?　

Байдуков наклоняется к командиру, что-то говорит, поглядывая в мою сторону. Оба они еще не пользуются кислородом: длительная тренировка выручает летчиков. О чем они совещаются? Может быть, Байдуков хочет отдать мне свой кислородный прибор?　

Глубокая апатия овладевает мною. Забыть всё, уснуть… Чкалов поворачивает голову, смотрит на меня насупившись, складка между бровей углубилась. Я пытаюсь выдавить подобие улыбки, но вижу испуг на лице Байдукова. Он тормошит Чкалова, опять показывает на меня. Впрочем, теперь мне все безразлично. Мутнеющим взором смотрю исподлобья в окошечко: самолет на мгновение выскочил из облаков, но тут же снова погрузился в серую мглу. На альтиметре: шесть тысяч метров. Байдуков медленно и осторожно пробирается ко мне. Зачем?..　

Впоследствии я узнал, как пристально наблюдал он за моим поведением; в «Записках пилота» Байдукова я прочел короткий рассказ «Спецкор без кислорода»:　

«Дыхание становилось все более глубоким и трудным. Я вспомнил, что кто-то из нас четверых не имеет права на кислород…　

— Валерий, — сказал я Чкалову, — не набирай больше высоты… Боюсь, как бы товарищ, притихший на заднем сиденье, не остался при пиковом интересе…»　

Чкалов согласился. Тотчас после этих слов, которых я, разумеется, не мог услышать, мотор утих, стрелка альтиметра пришла в движение, и самолет устремился вниз. Я ничего не понимал, но и не старался понять. Дыхания,