суток иметь в своем распоряжении самолет — на случай, если «АНТ-25» опустится восточнее или западнее Читы. На аэродроме мне показали обнадеживающую телеграмму из Хабаровска: «Самолет для корреспондента будет в Чите двадцать второго».　

Томительно тянулось время. Вокруг бурлила повседневная жизнь со всеми ее радостями и невзгодами. Но миллионы советских людей, занимаясь в эти дни своими обычными делами, мысленно были с тремя бесстрашными соотечественниками: «Они летят! Летят над непроходимыми лесами, над холодной тундрой Севера, над ледовыми морями и мертвыми островами, над горными хребтами, где никогда не разносилось эхо человеческого голоса… Летят в узкой коробочке самолета, такого внушительного на земле и кажущегося хрупкой игрушкой над необозримыми пространствами Арктики. Проходят сутки, другие, а они летят и летят все дальше — с путевкой Сталина, по Сталинскому маршруту».　

Десятки радиостанций слушали волну «АНТ-25». Всевозможные технические средства были подготовлены на случай, если экипажу потребуется помощь. На маршруте перелета стояли ледоколы «Ермак» и «Русанов», в Архангельске дежурил ледорез «Литке». Рыбные промыслы мобилизовали траулеры. Самолеты северных баз подтянулись ближе к районам, через которые должен лететь «АНТ-25». Пограничники Дальнего Востока наблюдали за воздухом.

Самолет прошел остров Виктории. Он миновал район, где арктическая стихия жестоко пресекла первую попытку людей достигнуть Северного полюса по воздуху. Сорок лет назад, в июле 1897 года, шведский инженер Саломон Андрэ с двумя спутниками вылетел с Шпицбергена на аэростате «Орел». Надеясь пролететь к полюсу, Андрэ говорил: «Мы будем летать, как орлы, и ничто не сломит наших крыльев…» Попытка закончилась трагически. Только через тридцать с лишним лет выяснилась судьба Андрэ и его спутников: их останки были случайно обнаружены на острове Белый, вблизи острова Виктории; возле обледенелых трупов три десятилетия пролежали записные книжки и фотографические пленки, часть которых удалось проявить. По записям удалось восстановить картину катастрофы. Люди умирали, лишенные последнего утешения: они даже не знали, станет ли их страшная судьба когда-нибудь известна родине. «Орел» не располагал радиосвязью. Лишь спустя несколько лет человечество использовало великое открытие русского инженера Попова.　

Каждый час экипаж «АНТ-25» передавал в Москву короткие сообщения о полете. Они неизменно кончались словами: «Все в порядке». Но однажды на земле приняли тревожную радиограмму: «Высота 3700 метров. Слепой полет. Обледенение. Снижаемся, не пробив облачности». Прошло сорок минут, полных беспокойства, и снова в эфире понеслись знакомые сочетания сигналов: «Все в порядке…»　

Немного больше двадцати лет миновало с тех пор, как над Арктикой появился первый самолет: русский летчик капитан Нагурский и механик Кузнецов совершили пять полетов на гидроплане с побережья Новой Земли над Баренцевым морем. Оки искали экспедицию Георгия Седова, отправившуюся к Северному полюсу. В один из полетов Нагурский удалился за сто километров от Новой Земли; в юные годы авиации это требовало недюжинной отваги. Как изменились теперь масштабы!　

Байдуков отстукивал на радиопередатчике: «Пересекли Лену. Сегодняшний день отнял большее количество энергии у экипажа в борьбе с Арктикой. Все устали, поочередно отдыхаем. Трудности нас не пугают…» Самолет шел над Якутией, когда московская радиостанция Передала в эфир телеграмму, адресованную экипажу:　

«Вся страна следит за вашим полетом. Ваша победа будет победой Советской Страны. Желаем вам успеха. Крепко жмем ваши руки. Сталин, Молотов, Орджоникидзе, Димитров».　

На третьи сутки полета цель была достигнута; «АНТ-25» шел над Петропавловском-Камчатским. С высоты четырех тысяч метров к земле устремился алый вымпел, сброшенный Чкаловым: «Полет продолжается…»

Перебираюсь на читинскую радиостанцию. Наступили последние часы полета.　

«АНТ-25» пересекал Охотское море, самый опасный участок воздушного пути. Тут обычны штормы и туманы.　

В просвете между облаками Беляков разглядел темносерую массу. Берег! Самолету грозила опасность врезаться в сопки. Скорее вверх, пробить облака! Две тысячи метров, две триста, две пятьсот… Туман, туман… Резко падает температура. Крылья самолета покрываются тонкой белесой корочкой. Невинный с вида слой льда катастрофически быстро нарастает на окнах кабины, на винте. Мотор затрясся, послушная машина выходит из повиновения…　

В эти минуты читинский радист перехватывает короткую весть Байдукова: «Обледеневаем. В тумане. По маяку идем в направлении на Хабаровск…»　

Мне представился облик трех людей в кабине одномоторной машины над бушующим морем. Холодно, мрак, внизу черная бездна, и где-то близко родная, но столь опасная сейчас земля. Каждое мгновение машина может налететь на невидимые сопки…　

— Тише, — обрывает наш взволнованный шепот читинский радист. — Москва!　

Точка, тире, тире… Точка, тире, тире… Две буквы «в». Что это?　

«Ввиду тяжелых метеорологических условий перелет прекратить. Посадку произведете по своему усмотрению. Орджоникидзе».　

Чкалов повел самолет обратным курсом. Высота падала. До поверхности моря оставалось меньше ста метров.　

И вдруг летчики увидели под собой пенистые гребни волн и едва различимый в сумерках удлиненный островок. «Залив Счастья» — определил Беляков.　

Чкалов кружит над островом. Маленькие домики, на берегу — лодки. Рыбацкий поселок?.. Мотор стих. Слышен свист ветра. Внизу — низкорослый кустарник, галька, песок… Байдуков сидит за спиной Чкалова, впиваясь глазами в мелькающую землю…　

— Овраг! Овраг! — неистово кричит он.　

Чкалов и сам видит препятствие. Он делает быстрое движение, и машина, перескочив через овраг, приземляется. Под колесами стелется сухая трава, отскакивают камешки. Стоп! Летчики выскакивают из кабины. Все в порядке! Чкалов обнимает друзей: «Мы — дома!..» Но почему сбежавшиеся к самолету жители ведут себя так странно? С ружьями в руках они окружают летчиков плотным кольцом. Люди сурово и враждебно смотрят на невесть откуда появившихся летчиков. Где опустился самолет? Не ошибся ли Беляков, называя залив Счастья?.. Но вот через толпу пробирается низкорослая и полная моложавая женщина. Вскинув винчестер, она кричит: «Стойте! Откуда вы? Кто такие?» Кричит на русском языке!..　

Все это стало мне известным позже. А в тот вечер я напрасно ждал на читинской радиостанции весть о благополучной посадке. Шли часы, пробило полночь, но чкаловский экипаж молчал. Где летчики? Как удалась посадка? Никто не знал. Встревоженный, побрел я в гостиницу. Город спал. На окраинах заливались псы. Лунный свет придавал пустынным улицам таинственный вид.　

Дверь отворил заспанный швейцар, инвалид русско-японской войны. Старик был не в духе.　

— Ходят и ходят по ночам, — кряхтел он у непокорного засова. — Время, однако, много. Уснуть и не придется… Чаю согреть?　

Я стал подниматься по лестнице.　

— Погоди, погоди, — заковылял инвалид. — Поспешный ты, однако!.. Давеча хотел сказать, да запамятовал: спрашивали тебя с почты, наказывали — как придет московский, чтобы звонил к ним.　

— Давно?　

— Не очень. Минуток десяток, однако, прошло…　

Я бросился к телефону:　

— Телеграф? Старшего по смене…　

— Вам «молния» из Москвы, читаю: «Немедленно вылетайте Хабаровск и далее к месту посадки. Редакция».　

Эх, не послушался я Белякова! Был