class="p1">Горизонт потемнел: «Московское море»! По огромному водному зеркалу сновали лодки и моторные катеры. «Пойдем вверх по Волге», — написал мне Чкалов. Но нелегко было отыскать волжское русло в этом «море», разлившемся до горизонта, затопившем леса и луга, образовавшем островки и мысы. Повернули к Москве. Чкалов вел самолет над самым каналом, едва не касаясь колесами воды. «Красавец — канал!» — первое, что сказал Валерий Павлович, выходя из машины на аэродроме. Распростившись с ним, я заторопился в редакцию: там ожидали корреспонденции «Воздушная прогулка над каналом».　

Следующий полет был с Александром Васильевичем Беляковым. Мне предоставили возможность увидеть репетицию воздушного парада. Беляков в качестве штурмана большой авиационной группы собирал самолеты в воздухе за Москвой и выводил их к центру столицы. Тут уже не минуты, а секунды решали успех. С хронометром в руках, поддерживая непрерывную радиосвязь с командирами колонн, штурман стягивал к себе воздушные корабли. А через несколько дней, первого мая, одновременно с полуденным боем часов на Спасской башне Кремля, над Красной площадью показался головной самолет: Беляков вел воздушную армаду.　

Вскоре мне выпала большая удача: участие в полете на побитие международного рекорда скорости. Летчик Кастанаев закончил испытания мощного четырехмоторного самолета. Машина обладала значительной скоростью, большим радиусом действия и могла брать многотонный груз. Утверждали, что сочетание этих качеств делает самолет непревзойденным.　

На борту находилось семь человек. В кабине лежали мешки с песком — пять тонн. Байдуков и Кастанаев договорились вести машину посменно; Георгий Филиппович взял на себя также воздушную навигацию. Стартовав с подмосковного аэродрома, Кастанаев прошел над астрономической обсерваторией, где спортивные комиссары засекли время, и взял курс на юг, к Мелитополю. Там, на подходе к Крыму, ровно в тысяче километров от Москвы, находился второй пункт спортивных комиссаров. Полет проходил на высоте четырех тысяч метров. Достигнув южного пункта наблюдения, Кастанаев положил машину на обратный курс. Примерно через семь часов после старта самолет снова появился над Москвой. Дистанцию в две тысячи километров, имея груз в пять тонн, экипаж покрыл со скоростью более двухсот восьмидесяти километров в час. Это был новый международный рекорд.　

В тот же вечер, поздравляя Байдукова с успехом, Валерий Павлович таинственно прошептал: «Есть надежды!» Конечно, речь могла итти не о чем ином, как о трансполярном перелете, мечтой о котором жил Чкалов.　

После высадки воздушной экспедиции на Северном полюсе интерес к Арктике возрос необычайно. Радиограммы с «вершины мира» читались с жадным интересом. Выражение «погода делается в Арктике» понималось иными буквально, и они следили за понижением температуры на полюсе с такой заинтересованностью, словно это могло непосредственно отразиться насостоянии погоды в зоне Москвы и, вызвав похолодание, лишить ранних дачников обычных удовольствий…　

Вечером двадцать пятого мая я позвонил к Чкалову.　

— Валерия вызвали в Кремль, Георгий Филиппович ушел с ним, — ответила жена Чкалова. — Я скажу, что вы звонили.　

Прошло часа полтора. Неужели экипаж не получит разрешения на полет? Нет, им не откажут, ведь все же подготовлено… Звонок прервал размышления. Я услышал голос Чкалова, полный радости и торжества:　

— Полет разрешен! Товарищ Сталин дал согласие… Мы только что из Кремля… Саша тоже сидит у меня. Скорее ко мне!..　

В кабинете Валерия Павловича были беспорядочно разбросаны карты сибирского побережья, центральной Арктики, американского Севера. Клубы табачного дыма окутали летчиков. В их голосах звучало радостное возбуждение. Они намечали неотложные дела на ближайшие дни. Беляков записывал: перегнать самолет в Щелково… самим переселиться на аэродром… вызвать инженеров и метеорологов… связаться со станцией «Северный полюс»… договориться с астрономическим институтом… поручить врачам подготовить запас продовольствия… раздобыть литературу об Аляске и Северной Канаде…　

— Совершенно ясно, почему нам раньше не разрешали лететь через полюс, — сказал Чкалов. — Сперва надо было организовать в центре Арктики научную станцию.　

— Ты то в Кремле едва не проговорился! — улыбнулся Байдуков. — Докладываешь Иосифу Виссарионовичу, а я чувствую: вот-вот выпалишь, что мы в прошлом полете чуть было не соблазнились сменить курс и рвануть к полюсу. Вовремя я тебя за рукав потянул…　

— Ладно, ладно, будет! — поморщился Чкалов.　

— А потом ты опять увлекся, стал говорить, что подготовка к полету уже, мол, сделана. У меня внутри так и похолодело… Выходит, мы самовольно готовились?!　

— А товарищ Сталин? Он только рассмеялся: «Я об этом раньше знал…» Он все видит, даже нас не позабыл…　

Чкалов воодушевился, вспоминая сталинские слова:　

— Иосиф Виссарионович спрашивает: «Вы говорите, что выбор «АНТ-25» правилен? Все таки один мотор — этого не надо забывать». А я отвечаю: «Мотор, товарищ Сталин, — отличный, нет оснований беспокоиться. К тому же один мотор — сто процентов риска, а четыре мотора — четыреста»… Тут все засмеялись. Сталин задал еще несколько вопросов, немного задумался. «Я, — говорит, — за». У меня сердце заколотилось: «Летим!» Записали решение. Сталин сказал: при первой угрозе опасности — прекратить полет. Я только и мог ответить, что мы оправдаем доверие правительства.　

— Сделаем, — поддержал Беляков.　

— Вот еще, друзья, дело, — вспомнил Чкалов. — Кто нам поможет организовать связь со стороны Америки? Хорошо послать специальных людей.　

— Михаил Беляков, брат Александра, справится, — предложил Байдуков. — Он сейчас в Париже, на конференции метеорологов. Пусть выедет в Вашингтон.　

— Дельно! Ну, а еще кто? — спросил Валерий Павлович и неожиданно повернулся ко мне: — Не угодно в Америку? Можно будет хорошо поработать для газеты, а заодно помочь в организации связи. Думаю, редакция не откажет?　

На другой день я стал собираться в путь.　

«Сталинский маршрут» уже стоял на стартовой горке аэродрома. Вблизи алели крылья его родного брата — второго экземпляра «АНТ-25», на котором экипаж Михаила Михайловича Громова тренировался к рекордному полету на дальность.　

— Дольше задерживаться нельзя, советую выезжать, — сказал мне Чкалов. — До встречи в Америке!　

Вечером я выехал в Западную Европу. А на рассвете восемнадцатого июня Чкалов, Байдуков и Беляков стартовали со Щелковского аэродрома.

VI

Я впервые расстался с Родиной и оказался за советским рубежом. Пройдет несколько дней, и я увижу Америку. Какой предстанет она моим глазам?　

«Хищнический империализм американцев», — вспоминал я слова Ленина. В годы первой мировой войны американские миллиардеры нажились больше всех. «На каждом долларе — ком грязи от «доходных» военных поставок… На каждом долларе следы крови…», — писал Владимир Ильич в 1918 году.　

Я ехал в империю всемогущего доллара, в страну величайшей капиталистической эксплоатации и порабощения человеческой личности.　

Мне не было известно, сколько времени придется провести на чужбине — неделю, две или больше; какие районы Соединенных Штатов доведется посетить; какие стороны политики, экономики, социального уклада предстоит увидеть…　

Американцы представлялись мне трудоспособным