– Я видела сообщение, Колдер. Там было сказано, что ты можешь уволить меня.

Я отвечаю скептической улыбкой и качаю головой.

– Может быть, позволишь мне объясниться?

– А почему ты считаешь, будто заслуживаешь возможности объясниться? – она вскидывает руки, потом упирает их в бока и повышает голос. – Я ничего не сделала, я просто старалась во всем помогать тебе. Из верности тебе я отказала твоему отцу в предсмертном желании. И чем ты отплатил мне?

Я ухмыляюсь. Очень мило наблюдать, как она сетует на мою неблагодарность, но придется ее разочаровать в ее предположениях.

– Я рада, что ты считаешь это забавным, – рявкает она. – Серьезно, Колдер, с чего ты решил меня уволить – после того, как я сказала тебе о своих планах на этот гонорар? – она поднимает руки и массирует виски кончиками пальцев. – Меня никогда в жизни никто еще не предавал так вероломно. И знаешь, что самое худшее? Я уже начала влюбляться в тебя. Сильно. Прежде мне казалось, что ты ничуть не похож на своего отца, но теперь я не так…

– Не говори этого, Кин. Не смей этого говорить.

Она расправляет плечи и плотно сжимает губы.

– Мой отец лгал, – говорю я. – О своей болезни. И о предложении Самуэльсона – а это единственная причина, по которой я вообще согласился занять это место. Он эгоистичная сволочь, и если ты считаешь, что я в чем-то похож на него, скажи мне сейчас, чтобы я мог прояснить все это.

– Он не был болен? – она озадаченно морщит нос.

– Ни в малейшей степени. Вся эта случайность с инфарктом была… ироничной, наверное. Но и Лизетта, и его врачи сказали мне, что у него не было никаких проблем со здоровьем – ни хронических, ни временных. Ему не требовалось какое-либо лечение.

– Ничего себе, – Аэрин опускает взгляд и некоторое время стоит так. – Ну, ладно, ты собираешься отвечать на мой вопрос?

– Я собирался уволить тебя, Кин, потому что хотел встречаться с тобой, – говорю я. Она молчит в течение нескольких секунд.

– Ладно. Но я не понимаю.

– Я знаю, насколько тебе от всего этого было неловко, насколько непрофессионально ты себя чувствовала, – объясняю я. – И я не хотел быть очередным главой «Уэллс-Тех», шпилящим свою ассистентку по выходным. Я хотел чего-то настоящего, Аэрин, потому что ты самое настоящее, что было в моей жизни.

– И ты не мог подождать еще две недели?

– Нет, не мог, настолько я от тебя без ума.

Аэрин сохраняет дистанцию, упираясь плечом в открытую дверь. Нас разделяет пара футов, но с тем же успехом это мог бы быть океан.

– Я собирался заплатить тебе вторую половину гонорара за контракт, – продолжаю я. – Может быть, взять на твое место временную ассистентку. Я знал, что ты адски скучаешь, Аэрин. Для тебя эта работа была пыткой. После всего, что ты сделала для меня в последнюю пару недель, я решил, что тебе нужно отдохнуть от этой нудной работы. Или же я с радостью подыскал бы для тебя обязанности того уровня, который соответствует твоей квалификации.

– Колдер… – она пытается что-то сказать, но не может найти слов. Она смотрит мне в глаза, словно ища поддержки. – Это чересчур. Тебе не нужно подкупать меня. Тебе не нужно ничего давать мне. Я хотела только тебя.

– Хотела… – «Прошедшее время».

– В субботу я улетаю обратно в Лос-Анджелес, – говорит она. – Я думаю, будет лучше, если каждый из нас пойдет своим путем. Все мои потенциальные клиенты живут на Западном побережье. И я не люблю Нью-Йорк. Все здесь такие угрюмые и серьезные, а из-за зданий почти никогда не видно солнца.

Она продолжает говорить, перечисляя мелкие, самые обыденные причины, по которым она не смогла бы жить здесь.

– Кин, – обрываю я ее, – ты боишься. Я понимаю. В Лос-Анджелесе осталась твоя идеально упорядоченная жизнь. Нью-Йорк для тебя символизирует нечто неизвестное, хаос. Но обещаю, что твой бизнес будет процветать здесь так же, как в Лос-Анджелесе, если не лучше. А если ты соскучишься по солнцу, мы в любой момент можем запрыгнуть в мой самолет и отправиться туда, где тепло.

– Две недели, Колдер. Ты знаешь меня всего две недели. А теперь ты стои́шь здесь и обещаешь мне весь мир, хотя ты меня едва знаешь?

– Я знаю достаточно, чтобы понять, что ты не похожа ни на кого из тех, кого я когда-либо знал. Потому что ты позволяешь мне ощутить под ногами твердую почву. Потому что, когда я смотрю на тебя – и только в эти мгновения – я верю, что все будет в порядке. – «К черту!» Я переступаю порог квартиры, и дверь закрывается за мной. – Нам будет хорошо вместе, Кин.

Я прикладываю ладонь к ее щеке.

– А если нет? Если мы испортим жизнь друг другу? – спрашивает она.

– Я никогда не испорчу тебе жизнь, – обещаю я и подмигиваю. – Слушай, я даже позволю тебе снова навести порядок в моей квартире, если это действительно для тебя так много значит.

Она подавляет улыбку, ее алые губы подергиваются, и она опускает взгляд.

– В твоих устах это звучит так прекрасно и просто, – говорит она, поднимая медово-карие глаза. – Но мне кажется, мы обманываем сами себя. Мне кажется, мы просто захвачены… всем этим… и не можем мыслить ясно и разумно.

Аэрин отступает назад, проводит пальцами по моему предплечью и убирает мою руку от своего лица.

– Извини, Колдер, – выдавливает она, моргая затуманенными глазами, – но ты должен уйти.

Колдер уходит, не споря, хотя мне кажется, что он в шоке.

Я наблюдаю через глазок, как он удаляется по коридору, а потом сползаю по двери, чувствуя, как болит и сжимается сердце. Я уже тоскую по нему – но так должно быть.

Мы совершенно не подходим друг другу. Мы полные противоположности во всем. Мы оба переполнены проблемами, которые будут мешать нам постоянно.

И к тому же, кем бы я была, если бы приняла его предложение? Не говоря уже о том, что не могу вот так взять и полностью поменять свою жизнь только потому, что встретила в Нью-Йорке некого мужчину, которого знаю всего две недели.

Так поступила бы моя мать, но не я.

Колдер сейчас не может мыслить ясно, его устами вещает скорбь. Его предложение звучит как обещание рая, и я уверена, что он говорит совершенно серьезно – сейчас. Но как только тучи рассеются и он прочно сядет в кресло генерального директора «Уэллс-Тех», его приоритеты поменяются и восторг на мой счет угаснет…

Я отказываюсь кардинально менять свою жизнь, так что могу просто подождать, когда это все закончится.

Потому что оно закончится. Оно всегда заканчивается. Особенно когда ты совершенно этого не хочешь.

Я стою на возвышении, глядя на море черного цвета, колышущееся передо мной. Должно быть, тысячи человек в трауре набились в эту аудиторию, которую Нью-Йоркский университет с охотой предоставил нам. Все они пришли, чтобы отдать последнюю дань уважения человеку, которого они знали только по публичным выступлениям и полным лести статьям в «Time magazine».