—И что с ним будет?

—Кто его знает… — уклончиво ответил Борух. — Но вряд ли просто отпустят…

Артёма передёрнуло — представить, что безобиднейший священник в руках у неизвестных военных, которые запросто могут пустить его в расход, было очень неприятно.

Борух сообщил Артёму, что «безделье — враг солдата», и объявил парко-хозяйственный день. Они перетаскивали продукты в титанические холодильники, подключали к магистрали газовые баллоны, сливали в подземную цистерну солярку для генератора (вошло не все, и полупустой бензовоз отогнали в дальний угол двора), носили в дом ящики с оружием и боеприпасами — в общем, проводили время без особого удовольствия, но с пользой. Зато ближе к вечеру с наслаждением помылись в горячей воде — газовый водогрей работал отменно. Борух несколько раз поднимался на смотровую башенку и осматривал окрестности в сильный бинокль — однако никакого движения в городе не заметил. Молчала и охранная система.

Ужинать расположились прямо на кухне — Артём жарил на газовой плите картошку с тушёнкой, а Борух протирал от консервационной смазки детали своей винтовки, аккуратно складывая промасленную ветошь в мусорный пакет. Оба потягивали неплохое пиво из высоких бокалов, и пребывали в состоянии почти полного довольства.

—Борух, — неожиданно спросил Артём, — а почему ты в армию подался? Ты, вроде, человек неглупый, образованный. Опять же… из этих…

—Что «из этих»? Еврей, что ли? Ненавижу всяческие эвфемизмы и политкорректности! Еврея, куда удобней, понятней и неоскорбительней называть просто евреем, а не «лицом еврейской национальности», или «из этих»…

—Ну, извини… И всё-таки, почему армия?

Борух вздохнул и отложил собранную винтовку.

—Видишь ли, Артём, — молодой я был, глупый. Пошёл из института служить срочную, да как-то и втянулся. Там, в армии, не так плохо, как принято думать у гражданских. Комфорту не очень, но к этому привыкаешь. Зато понятно — вот свои, вот чужие. Первых надо прикрывать, а вторых — наоборот. Просто все, без заморочек. И есть, знаешь ли, нечто правильное в том, чтобы Родину защищать. Нет, без пафоса всякого — должно быть у мужика чувство, что он делает что-то реально нужное. Да и кому я на гражданке сдался со своим недополученным и начисто забытым образованием? Ни денег, ни жилья, ни гражданской профессии… А ты отчего писательствуешь? Не сильно ведь прибыльно, если слухам верить…

Артём на секунду застыл с мешалкой в руке. Картошка обиженно заскворчала.

—Видишь ли, Борь, — задумчиво протянул он, — никакой я не писатель, на самом-то деле. Писатель — это человек, который хочет что-то сказать людям. Чехов Пушкинович Толстоевский. Ну вот распирает его что-то объяснить, что-то доказать, чему-то научить… А я… ничего я не хочу никому доказывать. Нет у меня внутренней потребности менять мир посредством печатного слова. Так что я не писатель, я — райтер.

—А не то же самое?

—Тут нюанс. Обрати внимание, что использование синонимичного англицизма всегда подчёркнуто снижает значимость явления. Сравни «друг» и «френд» — с одним в разведку, а с другим в интернете потрепаться, хотя вроде смысл и тот же самый. Нельзя «отдать жизнь за френды своя». Вот и «райтер» — вроде как тоже пишет, но пафоса при этом уже никакого. Просто пишет. Литератор-буквенник.

—Это ты себя сейчас так уговариваешь? — понимающе усмехнулся Борух.

Артём вздохнул и выключил плиту.

—Чего мне себя уговаривать? Я про себя и так все знаю… Давай лучше ещё пивка выпьем, товарищ старший прапорщик.

—Наливай, налейтератор…

Полковник Сергей Петрович Карасов о своём прозвище — «Сутенёр», — конечно же, знал. Впрочем, его это только забавляло: «Вам, блядям, именно сутенёр и нужен» — сказал он как-то молодому старлею, который, забывшись, произнёс кличку вслух. И даже не наказал того за длинный язык.

Полковник знал, что его боялись, и считал это правильным. «Солдат должен бояться своего командира больше, чем врага» — кто-то из пруссаков сказал. Так что пусть шипят за спиной, бляди, лишь бы шли, куда пошлют. Куда он, сутенёр, их, блядей, отправит.

Так что пусть будет «Сутенёр» — в любом случае это лучше, чем кличка «Карась», которая была у него в училище.

В том, что эту операцию полковник решил провести лично, не было ничего необычного. Он часто «выходил в поле». Во-первых, людей в его распоряжении с некоторых пор было не так уж много — после алтайского провала контора несколько утратила интерес к его теме, распихав личный состав «на консервацию», а во-вторых — хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо — делай это сам. Ну и утечек меньше, конечно.

Обычно о любом серьёзном мероприятии, ещё до его начала, знает каждая собака — пусть и не в деталях. Информация просачивается, как керосин — как не шифруй доклады и донесения, как не ограничивай круг посвящённых, а слухи ползут. Сутенёр с этим давно смирился — бороться с утечками, плавая в дырявой лодке, — дело бессмысленное. Остаётся плыть побыстрее, чтобы лодка не успела затонуть. Чем глобальнее операция, тем больше людей участвует в подготовке, а значит — и слухов будет больше.

В предстоящей операции Сутенёра смущали вовсе не цифры «возможных потерь» — нет, потери его вообще никогда не волновали. Он считал, что людей на земле слишком много, и, даже если убрать половину, останется предостаточно. Гораздо хуже было то, что информация по обстановке была чрезвычайно скудна и недостоверна. Строить план операции по предположительным суждениям аналитиков всегда казалось ему чем-то вроде полёта в горах с завязанными глазами по подсказкам близорукого штурмана. Причём без малейшей уверенности, что у того карты именно этого района. Тем не менее — деться было некуда, другого шанса отыграться за прошлый провал не будет. Поэтому — только лично, только сам, чтобы наверняка исключить «казус исполнителя». Он и так простить себе не мог, что на Алтае его не было. Наверняка он бы что-то придумал, а эти тупые уроды все просрали. И ещё — это последний шанс. Если он облажается, то такие ресурсы ему больше не дадут никогда. Какие пляски унижения ему пришлось изображать перед куратором, какие златые горы обещать! Нет, такие полномочия никому нельзя делегировать.

Сидя в бункере объекта «Замок», Сутенёр с раздражением наблюдал суету научника — тот плясал вокруг своего Прибора, как шаман вокруг костра. Лысоватый очкарик так и величал дурацкую коробку — не иначе как с придыханием и с подчёркнуто большой буквы: «Прибор», вызывая усмешки личного состава, у которого этот термин возбуждал совсем другие ассоциации. Этот синий железный ящик имел какое-то научное многословное наименование — то ли инвертор, то ли конвертер, то ли ещё что-то такое в том же роде, плюс какие-то греческие буквы. Полковник не имел ни малейшего желания запоминать всю эту псевдонаучную лабудень, однако пребывал в твёрдой уверенности, что если устройство требует непрерывной настройки (а именно этим и занимался все время научник, вращая какие-то рукоятки и глядя на стрелочки), то практически оно говна не стоит. Тем более что испытать эту штуку заранее было по очевидным причинам невозможно, а значит, сработает она или нет, никто толком не знал. Ещё одно неизвестное в многосложном уравнении этой операции.