Из маленькой сумочки появились на свет два листа – и мужчина взял их в руки. Сначала недоумевающе, хоть и осторожно. А потом ахнул, разгладил их…

– Ритана!

Тони развела руками. Мол, за что купила, за то и продаю…

– Это же…

– Последние черновики Сантоса.

– Откуда?!

– У него была вороватая и ленивая служанка. Которая и прибрала кое-что из наследства писателя.

– Что именно? – впился глазами в Тони сеньор Пенья.

– Письменный прибор, еще несколько листов черновиков…

– Сколько вы за них хотите?

Тони озорно улыбнулась.

– Я заплатила за все шесть песо. И поскольку задержалась, то, чтобы попасть к вам, наняла мобиль. Это еще реал. Итого с вас шесть песо и один реал.

– Вы серьезно, ритана?

Мужчина даже нахмурился, показывая, что шуточки здесь неуместны. И вообще, такими вещами…

– Вы можете мне пообещать как следует отреставрировать эти вещи, – Тони пожала плечами. Этого довольно.

– Безусловно, я обещаю. Но…

– Я могу сама их привезти вам. Или…

– Я отправлю с вами своего человека. Сеньор Гомес, помните такого?

– Да, разумеется. Сеньор Донато Карлос Гомес.

– Именно, ритана. По всем вопросам вы можете обращаться к нему. Он поможет.

– Благодарю вас, сеньор. Теперь что касается моей благодарности…

Мужчина поднял руку.

– Нет, ритана. Вы меня и так уже отблагодарили… если это действительно прибор того самого Тадео Фабрисио Сантоса…

– Там есть гравировка, – Тони уже успела осмотреть чернильницу. – Вы можете попросить любого эксперта осмотреть прибор, послушайте, что он вам скажет. Поверьте, я не обижусь, это логично.

Сеньор кивнул головой.

Тони не сомневалась, он так и сделает. Но черновики были подлинными, он это видел сам. А значит, и прибор – тоже.

Не так сложно найти мастера, который его делал, который делал гравировку… давно дело было?

А и неважно! Некоторые вещи передаются из поколения в поколение, и наверняка кто-то из мастеров гордится, что делал прибор для того самого Сантоса.

Наверняка.

Не похожи эти вещи на дешевку, дорогая, штучная работа.

– Я прикажу доставить вас домой мобилем. И сам сопровожу вас, если не возражаете.

– Нет-нет, я буду только рада отдать вам все из рук в руки.

– Замечательно. А пока я предлагаю вам еще раз прогуляться по саду.

И невольно улыбнулся, глядя на восторг, которым загорелось личико ританы.

Ребенок!

Совсем еще ребенок!

Но не стоит забывать, что это умный ребенок некроманта. И удачливый.

С такими надо договариваться по-хорошему. А то потом не расхлебаешь.

* * *

Паула лежала и смотрела в окно.

Мама ушла на процедуры, и девушка осталась одна.

Да, сейчас мама уже могла оставить свою дочь, хотя бы и ненадолго. Сейчас Паула могла остаться одна в палате без того, чтобы не впасть в истерический припадок…

Врачи сделали чудо.

Они исцелили не только тело, они лечили еще и душу. И седовласый профессор, который приходил каждый день, садился рядом с кроватью Паулы на стул – сначала, а потом стал приглашать девушку погулять по саду, посидеть в крохотном больничном кафе, поплавать в бассейне – тоже.

Он сочувственно смотрел, мягко разговаривал и постепенно вытаскивал девушку из пучины боли и ужаса.

Черного, липкого…

Паула не могла вспомнить ТОТ день.

Она даже не пыталась, честно говоря. Профессор хмурился, говорил, что только когда она заново переживет весь этот ужас, она справится и с ним, и с собой, но у Паулы пока не хватало сил.

Она не представляла, как можно вспомнить – такое.

Она помнила то утро.

Помнила, как она садилась в машину, ленты на шляпке, улыбку сестры, светлые локоны Эудженио, чуточку недовольное и в то же время предвкушающее лицо Амадо – их ждал хороший день.

Помнила морской берег.

А вот пещеры – не помнила.

Вообще. Словно отрезало.

Не могла, никак не могла ничего вспомнить… только что-то черное.

Когда тебя давит, поглощает, уничтожает, и ты уже не человек, ты вообще никто, а ОНО наваливается со всех сторон, и ты даже не кричишь… или кричишь? Это неважно.

Никто и никогда не услышит тебя в темноте…

Пауле было даже не страшно. Ее просто не было в те моменты. Наверное, она умерла тогда, просто никто этого не заметил.

А потом…

ЕГО она помнила совершенно отчетливо.

Когда перед ней возник призрак, она подумала, что умерла… правильно же? Призраки – это ведь не просто так! А потом он заговорил…

Поклонился, заулыбался и держался совершенно вежливо и учтиво, как с ней никогда не держались сверстники. Что-то мямлили или наоборот, старались распустить хвост – Паулине было с ними откровенно скучно.

А призрак вел себя совершенно иначе.

Он сумел ее успокоить, развеселить, ободрить, вывел к людям…

– Игнасио, – тихонько прошептала девушка.

Призрака она помнила совершенно отчетливо. До последней призрачной морщинки. До последней улыбки. Только было очень обидно, что он не смог остаться.

Интересно, кем он был при жизни?

Что делал, о чем думал… на ком был женат?

От последней мысли Паулине стало неприятно. Она почувствовала укол ревности и нахмурилась.

Какая разница?

Может, и никакой! Но неприятно! Утешало лишь одно, эта женщина, кто бы она ни была, давно умерла! И призраком не стала! И… и вообще!

Это ее, личный призрак! Почему на него кто-то должен предъявлять права?! Кроме нее, конечно?

А еще интересно, что с ним стало! Если бы она сходила туда, на взморье… сможет ли он показаться? Захочет ли?

Но при одной мысли о взморье Паулину начинало трясти, так что встреча откладывалась на неопределенный срок. Как это все-таки несправедливо!

От Амадо регулярно доставляли цветы, и мама посматривала с пониманием и лукавством. А вот призраки цветы прислать не могут.

Он настоящий герой, но он мертв.

И это ужасно обидно! Несправедливо, нечестно…

Когда ритана Розалия вернулась, она увидела, что дочка спит. Присела рядом на кровать, погладила девочку по черным косам. В ее волосах появилось немало серебра за ту ночь, но косы девочки такие же черные. Словно уголек… Ах, Альба! Как ты могла не уследить за младшенькой?