— Если это так необходимо, я вас не задерживаю, —торжественно провозгласила Марья Максимовна. — И жду на кофе, обязательно,когда вам не нужно будет за стойку к восьми утра.

— За какую стойку? — не поняла Надежда.

— Разве портье не стоит за стойкой?

— У наших портье конторки. — Надя едва удержалась, чтобы недобавить, что конторки антикварные, красного дерева, а не пластмассовые илифанерные! — И я — нет, не стою. Я давно уже начальник службы и сижу в кабинете.Хотя иногда я бываю за стойкой, когда девочек не хватает или большой заезд. Иэто самая лучшая и самая интересная работа на свете! Когда приезжают люди, и тыселишь их в просторные, чистые и уютные комнаты! И подписываешь им карточки, вкоторых говорится, что отель очень рад тому, что они приехали! А они читают ирадуются!

Соседка помолчала.

— Возможно. Все возможно. И все же не бросайте где ни попадясумку с ключами! Погодите! У вас же ее отобрали! Может быть, и отобрали именнозатем, чтобы вытащить ключи?!

Надежда подумала немного.

— Да нет. Они не успели. Дэн догнал их очень быстро, и этимиключами я потом открывала свою дверь.

— Возможно, — опять повторила соседка. — Ну, отправляйтесь,отправляйтесь, я же вижу, что вы нервничаете!

Надежда даже не стала ждать лифт, скатилась по лестнице,хотя в старинном парадном были высокие пролеты. Высокие и широкие, как вСмольном. Маленькой Надежда садилась на широкие, отполированные тысячами рукперила и катилась один пролет.

Потом кричала: «Э-эх!» — спрыгивала, перебегала площадку иследующий пролет опять ехала верхом.

Если Марья Максимовна — в широком светлом пальто, дажелетом, в затейливой шляпке — ловила ее за этим занятием, то приходилосьнесладко! Ох, как несладко приходилось Надежде!

Почему-то соседка никогда не сдавала преступницу бабушке илидедушке, а предпочитала с наслаждением отчитывать ее сама.

— Ты сорванец, разбойник, — распекала она Надю на всепарадное. — Тебя в нахимовское училище надо определить! Что ты раскатываешь,как мальчишка?! Себе голову снесешь, не жалко, а если людей заденешь! Твоиродственники ничего не понимают, но тебе-то я сколько раз говорила, чтобы ты несмела озорничать в парадном! А ты все не соображаешь!

Так получилось, что ни бабушка, ни дедушка ни разу не вышлии не спасли ее, должно быть, они не слыхали громкого голоса Марьи Максимовны,но Надежда хорошо помнила то чувство громадного облегчения и освобождения,которое наступало, когда соседка выпускала ее из плена!..

Опрометью, сигая через ступеньки, Надежда неслась вниз, изовсех сил хлопала дверь парадного, чтобы у зловредной тетки в летнем пальто ужточно отвалились уши, и уже на улице в последний раз кричала: «Э-эх!» — на весьдвор.

Сегодняшний кофе напомнил Надежде то давнее катание поперилам, и она даже тихонько крикнула во дворе: «Э-эх!» — но так, чтобы никтоне слышал.

Коля Саньков стоял у самого подъезда, черт бы его побрал,более того, дверь машины была распахнута, и он будто дежурил возле нее! Воткакой политес развел москвич ради Надежды Звонаревой!

— Привет, — сказала она, изо всех сил стараясь ни разу непосмотреть наверх, потому что там, в окне, она это точно знала, дежурила МарьяМаксимовна. — Спасибо, что заехали, Коля, но напрасно! Я бы и сама прекраснодобралась.

Коля обошел машину, сел за руль, интимно положил руку наспинку ее сиденья и сказал негромко:

— Кажется, мы уже перешли на «ты».

Надежда улыбнулась.

— Петербуржцы с трудом переходят на «ты».

— Ты так старомодна? — И он даже голосом подчеркнул этосамое «ты».

Надежда не умела играть в такие игры. Она была патологическизамужней женщиной и понятия не имела, как именно следует обращаться с мужчиной,которому пришла в голову фантазия за ней ухаживать!

…Или он не ухаживает?

А если не ухаживает, зачем он тогда пристроил руку на спинкуее сиденья, от которой ей так неудобно и хочется занять какое-нибудь другоеположение, подальше от руки?..

— Ты обещала показать мне Питер, — напомнил москвич, когдаони вырулили на Каменноостровский проспект. — А то американцу показывала, а мненет! Слушай, в гостинице говорят, что он какой-то героический поступоксовершил, чуть ли не от смерти тебя спас! Это правда?

Надежда смотрела в окно, на серые дома, залитые теплымавгустовским солнцем.

Откуда в гостинице известно про то, что у нее чуть было неотобрали сумку?! Она об этом не сказала ни единой живой душе, только Лидочке даМарье Максимовне сегодня! Значит, полковник Уолш оказался не в меру болтливым?!

— Надюш? Почему ты молчишь?

Она терпеть не могла, когда ее называли Надюшей! Во всехкнигах Марии Прилежаевой и в фильмах Ильич именно так называл свою боевуюподругу Надежду Константиновну!

— Да ничего он такого не совершил! — сказала Надеждасердито. — У меня пытались отобрать сумку, а он не позволил, только и всего!

— Герой, — то ли похвалил, то ли осудил Коля Саньков…

* * *

В «Англии» дым стоял коромыслом.

У черного входа теснилась вереница грузовиков — привезлипервую партию стекол.

Все стекла в гостинице, даже на тех этажах, где никто небудет жить, поменяют на пуленепробиваемые. Американцы везут стекла с собой,нашим не доверяют, как не доверяют и нашим проводам — вдруг КГБ или ФСБпонаставят подслушивающих устройств и какие-нибудь сверхсекретные материалы,которые президент будет обсуждать по телефону с министром обороны или главойгосдепартамента, станут известны русской разведке?!

Все люки, в которых стояли электрические щиты и коробки,были открыты, и кое-где поднят паркет, и люди в незнакомых желтых комбинезонахи почему-то в касках сверлили какие-то дыры. Дрели визжали, сыпалась цементнаяпыль, и казалось, что «Англия» превратилась в огромную строительную площадку.

На мраморных полах перед конторками портье стоялигазосварочные автоматы, шнуры от них исчезали за поворотами коридоров, откудадоносился ровный гул и рев, и девочки-портье взирали на всю вакханалию сужасом.

Вакханалией управлял полковник Уолш, который с озабоченнымлицом носился из одного крыла в другое.

Монтировали камеры наблюдений, врезали новые замки, складпринимал стекла в невообразимых количествах, и места уже не хватало, агрузовики все прибывали.

У Лидочки на лице было озабоченное выражение, которое редкокто у нее видел.