— Я могу полежать на одном из ваших многочисленных диванов,— отрезала она. — Кстати, а кто строил этот дом?

Он даже сначала не понял вопроса, а потом сообразил:

— Андрей Данилов. Он такой.., хороший архитектор. Довольноизвестный. Он мой друг.

— Его нанял ваш отец? — спросила безжалостная девица.

— Я его попросил, — буркнул Максим Вавилов. — Отец оплатилего работу.

— Какой ужасный, ужасный человек! — воскликнула КатяСамгина. — Он еще и оплатил работу! И он же купил диваны, на которых ясобираюсь лежать?

— Да.

— Ужасный человек. Вместо того, чтобы дать вам свободу, онзаплатил вашему другу бешеные деньги, да еще купил диваны! Как вам было быхорошо, если бы вы сами разводили в корыте цемент и возили его на тачке! Вашбудущий дом рос бы стремительно и неудержимо — примерно по сантиметру в год,зато вы никому и ничем не были бы обязаны!

— Вы решили меня перевоспитать?!

— Перевоспитывать вас поздно, да и не нужно. Но я точнознаю, что уметь быть обязанным и благодарным — это очень человеческое качество.Тот, кто не умеет быть благодарным, на самом деле просто свинья без роду и безплемени!

Она пошла было прочь, но остановилась в дверях, взявшись закосяк. Черная сиротская водолазка делала ее похожей на монахиню, которуюматушка из монастыря послала в город за керосином.

— Мы все обязаны нашим родителям, даже если они не строятнам домов и не покупают диванов! Они нас растили и любили, они продолжают наслюбить, а мы им ничем не обязаны?! Опомнитесь, Максим Вавилов! Так не бывает!

И она ушла, а он остался.

Он остался думать о крокодилах, об отце, об этой страннойдевушке, о том, кто собирался ее убить, и о том, что, если б убил, Максим быникогда ее не узнал!

Никогда — довольно жуткое слово. Под стать «вечности».

Как бы он стал проводить свою вечность, если бы не узналее?!

Она не разговаривала бы с ним презрительным и резким тоном ине сидела на широком подоконнике, а рядом с ней не скакал бы боком встрепанныйворобей.

Максим отталкивался ногой, качался и думал — ктораспорядился так, что она оказалась у него на подоконнике? Кто это за негорешил? Кто вдруг подумал, что его теория людей и крокодилов никуда не годится,и подкинул ему эту девушку, которая не лезла ни в какие теории?

Потом он стал думать о трупе в наручниках, о странномспособе убийства — профессиональные душители в его практике еще не попадались,может быть, потому, что это довольно трудно с первой попытки задушить человека,не дав ему и пискнуть, — и совершенно позабыл обо всех девушках на свете.

А потом зазвонил телефон.

«Катя, возьми трубку», — вежливо сказал телефон придурочнымненатуральным голосом, и Максим чуть не свалился с гамака.

Ее телефон был у него в кармане, он выхватил его и уставилсяв окошечко — за это время он изучил все ее звонки. Собственно, ей почти никтоне звонил.

Надежда, видимо подруга. Один раз.

Нина Ивановна, как выяснилось, бабушкина сиделка, развосемь.

Личность по фамилии Галапагосский, который разговаривал сМаксимом хамским тоном и зачем-то сообщил, что он писатель. То есть он именнотак и представился: «Это Галапагосский, писатель». Он звонил раза два и, когдаМаксим сказал, что Екатерина в больнице, кажется, не поверил.

Секретарша с телевидения, которая равнодушным голосомспросила, будет ли Самгина сдавать зачетную работу. Максим сказал, что она вбольнице и неизвестно, выживет ли.

— То есть Самгина у нас не сдает, — уточнила секретарша, аМаксим подтвердил, что нет, не сдает.

А больше никто не звонил, и все номера он помнил наизусть.

Номер, определившийся в окошке, был незнакомым.

— Да, — сказал Максим Вавилов.

— Катерина? — спросили в трубке.

— Нет, я не Катерина.

— Катерина, — продолжали в трубке вежливо, — мы хотели быпобеседовать с вами по очень серьезному вопросу. Вы говорите по-английски?

— Я Маша, — ответил Максим Вавилов. — И я не говорюпо-английски.

В телефоне помолчали, а потом быстро положили трубку.

Максим подумал и быстро перезвонил своим, чтобы «пробили»номер, и через полчаса ему сообщили, что номера, определившегося в Катиномтелефоне, не существует.

— Таких у нас нет вообще, — сообщил ему Леха-компьютерщик. —Это какой-то китайский или монгольский. Где ты его взял-то?

Максим поблагодарил и повесил трубку.

— Вот так номер, — сказал он сам себе задумчиво и пошелискать диван, на котором спала Катя Самгина.

У него в доме просто пропасть диванов!..

* * *

Пока разговаривали о погоде и о том, что булка нынче оченьсвежа, — Марья Максимовна как раз успела в булочную к тому моменту, когда хлебразгружали, и она взяла самая первая, потому что не любит, когда хлеб долголежит, мало кто его трогает! — все было ничего.

Надежда, повинуясь ее приказанию, отрезала себе ломотьсвежей «булки» — так в Питере почему-то испокон веку называют белый батон — иположила на него кусок желтого холодного масла. Марья Максимовна велела ещесверху положить варенья из черной смородины, и Надежда положила и варенья.

Кофейный аромат был упоителен, шторы раздвинуты, в плотныхсолнечных лучах неторопливо танцевали пылинки, и огонь спиртовки почти пропадалв неистовом сиянии солнца.

— Повезло нам с августом, — строго сказала Марья Максимовна.— Такой нечасто выпадает. Обычно в августе уже дожди и пахнет осенью.

Надежда согласно промычала что-то. Она ела свой королевскийбутерброд, и по подбородку, кажется, уже потекло варенье, как в детстве.

— Сейчас будет кофе, — заявила хозяйка и заглянула подсеребряную крышку.

Несмотря на тепло и жарившее солнце, она была в шали. У нееимелось несколько шалей, и Надежда никогда не видела ее просто в платье.Почему-то соседке нравились эти шали, делавшие ее похожей на актрису Гоголеву вроли «пиковой дамы».

— Расскажите же мне, в чем дело, — сказала Марья Максимовна,когда кофе был разлит и состоялась церемония вдыхания аромата.

Вернее, они даже не вдыхали, а внимали аромату,поднимавшемуся от крошечных турецких чашечек.

Покойный муж Марьи Максимовны, кажется, был дипломатом, всюжизнь прослужившим на Ближнем Востоке, как и покойный Надеждин дедушка. В этомдоме были турецкие чашки, странной формы джезвы и даже ковер ручной работы,которым Марья Максимовна очень гордилась.