Они очень хорошо относились к внебрачным детям, с удовольствием усыновляли чужих детей и давали им свою фамилию. И конечно, смешивались с тюрками и монголами.

– Черт, ты умница, – сказала я.

И он опять забубнил в телефоне, который я предусмотрительно положила на колени.

Глава 26

Его очередная ночь была ужасной.

Надо было принимать решение.

Как назло, душный воздух мешал думать. Не вовремя пришло бабье лето, вообще, все не вовремя.

Митя долго стоял под деревьями, потом вернулся в свою комнату.

Убийство Мирзоева далось ему непросто. Нет, он не считал его невиновным. Это был лицемер, надеявшийся, что от вины можно откупиться. Слабак, страдавший всю жизнь, мучимый чувством раскаянья и потому не отпускавший эту историю от себя. Державший ее на привязи, как домашнюю собачку.

Без раскаянья нет греха, и да – ад населен только лучшими людьми, теми, кому раскаянье ведомо. И потому Мирзоев – самый виноватый.

Вспомнилось его лицо, поплывшее вниз к земле… Как он сказал: «Митя… Это ты?».

Еще он сказал: «Я ждал тебя раньше. Я ждал тебя всю жизнь. Почему ты не приходил?»

Забавный вопрос…

Может быть, я щадил тебя потому, что ты был последним носителем информации?

Древним папирусным свитком, изъеденным желтыми знаками.

Спящие люди сменяются мертвыми людьми, идут первобытные поезда на Восток, клинописные деревья раскачивают свои вершины – а над всем этим висит жуткое седло горы.

Кровавый рассказ так часто повторялся в его мозгу, что стал нейтральным, словно сказание о Гильгамеше. Чистое искусство, метафора.

Но это пока не хлынет настоящая вода…

Митя закрыл глаза.

В лесу он хорошо понял, что вся наша так называемая цивилизация – это хрупкая пленка льда на октябрьской реке. Ничто. Человек как был варваром, так и остался. Одним ударом он разбивает лед, стремясь к черной воде, в которой бьется жестяной бок тайменя. Не надо иллюзий – зверь просыпается за два дня голода или два часа холода. Противиться зверю нельзя.

Но теперь придется решать судьбу невиновного человека. Эта аутистка в резиновых сандалиях – она ни в чем не виновата.

Впрочем, это уже неважно. У каждого события – собственная логика. Успешен лишь тот, кто следует этой логике, а не пытается навязать свою. Большим, по-настоящему большим историям ничего не навяжешь, потому что они уже написаны на небесах. Эта дура случайно ступила на медвежью тропу, и ее встреча со зверем отныне неизбежна. Как уж там пойдет эта встреча – неизвестно.

А вот его судьба четко определена. У него впереди – одна смерть. Всего одна. Ему нужно время, чтобы доделать дела.

Чтобы дописать историю.

Поставить последний клинышек, похожий на птичий след на песке.

Знак будет такой: кружок с палочкой, ведущей наверх.

Петля.

Глава 27

Весь следующий день я провела в Парке Горького. Валялась с ноутбуком на матраце, фильмы смотрела, потом перебралась на белый привозной песок, наваленный у пруда. Побродила по Гаражу, съела сугроб сладкой ваты.

Затем я выпила кофе на Оливковом пляже, наблюдая за кораблями, несущими мимо меня то свадьбу, то французский ресторан с официантами во фраках, то какого-нибудь алкаша на ржавом буксире…

День стоял солнечный, на воде играли блики. У меня побаливало сердце: я понимала, что лето закончилось. Я лето, собственно, и не люблю, но так уж мы устроены: ценим только то, что неизбежно уйдет.

И только незадолго до ухода.

Еще я немного завидовала всем этим парам, целующимся на лавочках, молодым мамам с сопливыми бутузами, компаниям стариков, играющим в петанк. Всем, кто не один…

Вот так, в этой зависти и с этим сентиментальным комом в горле, я дождалась вечера. В кружевном коридоре, ведущем к мосту, зажглись теплые фонари. Сам мост неожиданно вспыхнул, окончательно добив день.

Я побрела к метро.

Когда я вышла на станции «Теплый Стан», совсем стемнело. Очереди на маршрутку не было, и в Троицк я уехала сразу же. Подумала, что через тридцать минут буду сидеть дома, чай буду пить. Опять кольнуло сердце.

В этот момент я поняла, что мне просто тревожно. И зависть здесь не при чем.

Что-то должно произойти. У меня было такое чувство, словно, бродя по лабиринту этой истории, я случайно прошла мимо дороги, ведущей прямо к финалу. Словно я, не сбавляя шага, посмотрела в боковой темный коридор – и оттуда кто-то взглянул мне в глаза. Я прошла мимо, а вот сейчас вдруг поняла: в глаза мне смотрел убийца. И если бы я догадалась свернуть в этот коридор, то уже знала бы отгадку.

Это чувство поразило меня. Всю дорогу до Троицка я пыталась сосредоточиться и вспомнить все, что произошло в последние дни, но сосед ел такие пахучие беляши, что я ни о чем не могла думать.

Я вышла из маршрутки, облегченно вдохнула свежий воздух. Дом был совсем близко – за парком.

Это был советский парк, замаскированный под старинную усадьбу. Я слышала, что очень давно, в пятидесятые годы, он был создан волей министра машиностроения, который облюбовал себе наши места под санаторий для своего ведомства. Так появилось классическое здание с флигелями и колоннами, ротонды на острове и липовые аллеи.

Сработано было безупречно. Сейчас, когда все эти объекты обтрепались, а деревья выросли, парк нельзя отличить ни от Кускова, ни даже от Архангельского. Был у сталинских наркомов большой стиль, ничего не скажешь… Хрущев, правда, все эти объекты у министерства отобрал и роздал по частям: детскому кардиологическому санаторию, поселку Совмина, и городу Троицку кое-что перепало. Так что теперь я шла по липовой аллее, тихой, пустой и темной, лишь изредка пересекаемой полосами света.

Единственными звуками в парке были мои шаги.

Я прошла около пятидесяти метров и вдруг остановилась. По старой доброй привычке, сделав вид, что ищу что-то в сумке.

«Что, Света? – спросила я себя, гремя ключами. – Что случилось?»

Исподлобья я смотрела перед собой.

Липы были посажены с древнеегипетской точностью. Даже теперь, шестьдесят лет спустя, когда они стали гигантскими, расстояния между ними сохранялись равными. Из-за света фонарей их тени создавали на дорожке идеальную решетку. Темные полосы в ней были от ближайшего фонаря спереди, более светлые – от ближайшего фонаря сзади. Мне всегда казалось, что это сделано по линейке.

И да – две перекладины решетки теперь толще остальных.

Что же это значит?

Я громко сказала – Господи! Выпал, что ли?

И стала оглядываться, рассматривая асфальт вокруг себя.

…Две перекладины решетки толще остальных.

Это значит, что за