– Вот ты где, овца шелудивая! Больше заботы мне нет, как затобою по степи бегать. А ну поди сюда!

Эх, побежать бы сейчас по степи, раскинуть руки – и вдругобернуться сизой птицей! Взмыть в небеса, насмешливо прошуметь крыльями надоторопевшей Анзан, а то и тюкнуть ее клювом в черноголовую макушку, прощальнокурлыкнуть над Хонгором, несущимся по степи к своему стаду, – и на север,на север, противу лета птичьих стай, домой!

Домой? А куда это – домой?..

– Эй ты, шулма [19]! Мой муж воротился. Тебязовет. Иди, слышишь!

Эрле, тяжело вздохнув, вскарабкалась по склону, цепляясь затраву. Анзан стояла недвижно, только маля [20] чуть подрагивалав ее смуглых пальцах да зло полыхали темные глаза. Эрле знала, что Анзан едваудерживается, чтобы не столкнуть ее вниз, да так, чтобы прямо в воду свалиласьи появилась в кибитке насквозь промокшая, смешная и жалкая. Но не решается,боится Хонгора. Только прошипела сквозь стиснутые зубы: «Выползень змеиный!» –и, резко повернувшись, пошла в ложбину, где скрывался улус, слегка похлопываяплетью по вьющемуся подолу наспех наброшенного цегдыка [21].

Ну да ничего. В присутствии Хонгора Анзан и рта не откроет,не то чтобы драться. Она его так боится, что даже никогда по имени не называет.«Герин Эзен» – хозяин дома! А в разговоре с Эрле только «мой муж». Мой! А нетвой, шулма, шелудивая овца, дочь мангаса. Тебе он господин. А мне – муж. Ондержит тебя в нашей кибитке только из милости, а ночью спит со мною под однойкошмой, я обнимаю его. Он мой муж!

Ночью Эрле слышно, как хрипло дышит Хонгор, как нежноусмехается Анзан. Слышны быстрые шорохи и сладкие стоны. Иногда Анзан дажекричит, не стыдясь того, что совсем близко, за войлочной перегородкой, лежит насвоей подстилке Эрле. Впрочем, Эрле знает, часто Анзан кричит и стонет нарочно:чтобы слышала она… Иногда Хонгор вдруг оставляет жену, порывисто выходит изкибитки и не скоро возвращается; и тогда Анзан тихо, сдавленно плачет, а потомвдруг срывается с постели и бежит посмотреть, на месте ли Эрле. Не ушла ли этаприблудная девка вслед за Хонгором, не легла ли где-нибудь за увалом прямо втраву, стиснув смуглые бока господина своими белыми коленями?..

Эрле идет понурясь. Вот улус. Подремывают на вытоптаннойземле собаки. Хасар поднял голову, вильнул хвостом. Басар лениво гавкнул идлинно зевнул. Где-то визжит ребятня. Уже холодно, из юрт рвутся клочковатыесерые дымы. Возле своей кибитки стоит Хонгор, и при взгляде на егозаострившееся, встревоженное лицо Эрле с болью понимает, что рано или позднопроизойдет то, чего так боится Анзан, ибо Хонгор хочет тела Эрле. Хочет давно,и это видно по всему. Как она откажет? Он хозяин ее, господин, владелец. Онспас ее, спас от смерти. Он кормит ее и дает ей одежду. Даже имя дал ей он!Эрле…

* * *

А когда-то, чудится, давным-давно, звали ее Лизой, и онастояла ранним сентябрьским утром под глинобитными стенами Сарепа, прижавшисьплечом к плечу Леонтия, слыша стук его сердца.

Тихо было, потому что темная толпа кочевников молчаразглядывала этих двоих, прильнувших друг к другу. И Лиза внезапно догадалась, чтоврагов не так уж и много; они нарочно создавали суматоху, чтобы напугатьнемцев. Не больно-то сильно стараться пришлось!

Молчание длилось до тех пор, пока всадник не тронул своегоконя и тот не сделал несколько шагов вперед.

– Эй, орс [22]! – негромко окликнулкалмык. – Я тебя не звал, поди-ка прочь, пока не поздно. Не то поймаю, изтвоей спины три ремня на плеть вырежу!

Леонтий тяжело перевел дух, словно пытаясь что-то сказать,но не смог издать ни звука. Лизе на миг показалось, что он сейчас повернется ибросится прочь – стучать в кованые ворота Сарепа, моля впустить его обратно.Она невольно вцепилась в его руку, однако тут же, устыдясь, разжала пальцы. Но,похоже, ее слабость вселила в Леонтия силу.

– Зачем она тебе? – Высокий мальчишеский голос Леонтиясорвался на петушиный крик.

Всадник хохотнул, словно конь всхрапнул.

– Или ты не мужчина, орс? О чем ты спрашиваешь? Она нужнамне!

– Это моя жена. – Слова Леонтия прозвучали стольнеуверенно, что всадник даже сморщился.

– Э-эх, орс! Кислые слова твои, как всякая ложь! Будь онатвоею женою, ты не выпустил бы ее за ворота. Ты бы стоял сейчас с саблей вруке, а не блеял бы жалобно из-за женской спины!

Лицо Лизы вспыхнуло стыдом, и она, чуть пригнувшись, метнуласьвперед, к темному коню, готовая хоть под его копыта пасть, только бы не слышатьбольше испуганного голоса Леонтия, не видеть его испуга и унижения, ибо отэтого было ей так мучительно больно, что боль даже пересиливала страх.

Однако Леонтий успел поймать ее за руку, и она услышала, какон хрипло, громко выкрикнул – так, чтобы его смогли услышать за стеною:

– Готлиб! Перешли мои записи Лопухину!..

А потом высокая, чуть сутулая фигура Леонтия стала на еепути.

– Стой, Лиза, – сказал. – Погоди. А ты слушай,номад [23]. Она мне жена, и я буду драться за нее!

Всадник какое-то мгновение смотрел на него сверху вниз,будто в изумлении, а затем по-детски довольная улыбка, уже виденная недавноЛизою, озарила его молодое недоброе лицо.

– Хоп! – выдохнул он восторженно и соскользнул с конятак легко, будто спорхнул. Сделал повелительный знак своим, и те послушнопопятились, освобождая у стен Сарепа утоптанную площадку саженей в пятьшириной, не издавая ни звука, одобрительно поглядывая на своего предводителя.

Враги застыли друг против друга. Высокий, чуть пригнувшийсяЛеонтий и тонкий, будто камышина, калмык, сбросивший шапку. Его гладкаясмоляная голова поблескивала в первых лучах солнца, на хищном лице игралаулыбка.

– Скажи свое имя, орс, – насмешливо попросил он,закатывая длинные сборчатые рукава своего коричневого, туго стянутого поясомбешмета. – И чем ты будешь драться со мною? Копьем? Саблей? Малей? Или тыхочешь застрелить меня из лука?

– Зовут меня Леонтий, – мрачно выдавил тот. – Язадушу тебя голыми руками и даже не спрошу твоего имени!

– Ну а я скажу его тебе, – невозмутимо отвечал калмык,вдруг отведя глаза от лица Леонтия и устремляя сосредоточенный взор наземлю. – Если успею… прежде чем тебя настигнет смерть.