– У кошки боли, у собаки боли, у нашего дитятки не боли. Уптички боли, у рыбки боли, у нашего дитятки не боли. У мушки боли, у кузнечикаболи… Тебя как зовут-то?

– Алекс, – сонно, чуть внятно пробормотал мальчишка, иЛиза не сразу смогла продолжить, потому что помешал подкативший к горлу комок.

– У дерева боли, у травки боли, у нашего Алекса не боли. Уводички боли, у цветочка боли, у нашего Алешеньки не боли. У нашего Алешенькине боли…

После встречи с Алексом отношение ее к населению Сарепа да ико всей немецкой нации чуть смягчилось. Однако все же она отчаянно скучала вселении, и потому базарный день, когда Готлиб, бывший здесь кем-то вродефуражира, принужден был ехать в Царицын и взял с собою их с Леонтием, стал длянее настоящим праздником. Пока не появился этот калмык со своим беркутом исвоим похотливым взглядом не встревожил ее душу.

* * *

Воротясь, спать она улеглась рано, чуть ли не засветло,надеясь хоть во сне найти покой. Но ничуть не бывало!

Снилось ей, что стоит она в степи и смотрит на заходящеесолнце. И вдруг движение в траве отвлекло ее.

Какое-то существо вроде огромного, с зайца величиною,кузнечика, только серого, порскнуло из травы рядом с Лизою и стремительнопомчалось прочь протяжными прыжками, отталкиваясь задними ногами и словно быопираясь при прыжке о землю своим непомерно длинным белым хвостом. Оно былоочень похоже на зайца, если бывают земляные зайцы, и смешной, подергивающейсямордочкой, и сложением, вот только свои короткие передние лапки оно поджималопод брюшко; и это-то было в нем самое трогательное и забавное.

Но вдруг странное ощущение тревоги заставило ее быстрооглядеться. Как будто на нее был устремлен чужой, недобрый, немигающий взор…

Лиза вскинула голову и увидела, что в выжженной голубойвысоте парит, раскинув крылья, какая-то птица: орел, ястреб ли. Он был почтинедвижим. Но, как будто нарочно дождавшись, когда Лиза поднимет голову, началописывать в небе широкие круги. А Лиза так и стояла, не в силах глаз от негоотвести, завороженная этим плавным, мощным движением… Он снова замер, словнопринял какое-то решение, и тут же рухнул вниз, сложив крылья, да такстремительно, что, казалось, камень падал бы медленнее!

Какой-то миг Лизе казалось, что птица упадет ей прямо наголову, и она невольно отшатнулась. Но та уже оказалась на земле и уже когтилаземляного зайчика, который только что разглядывал Лизу!

Раздался душераздирающий писк, серенькое тельце заметалось –и замерло. Лиза вскрикнула, птица повернула голову с окровавленным клювом.Круглые немигающие желто-серые глаза уставились на нее; и она снова вскрикнула:это был беркут.

Тот самый седой беркут, которого совсем недавно на ее глазахкупил у старого киргиза калмык в лисьем малахае!

Лиза проснулась, с трудом разомкнув вспухшие веки, и долгоеще не могла отделить сон от яви. Так и не поняв, где она и что с нею, опятьзабылась – и почти тотчас вновь пробудилась, потому что кто-то грубо потряс ееза плечо.

Это была Марта, самая из реформаторских девиц старшая исамая неприязненная к гостье. Одетая в ночную кофту и чепец, из-под котороговисели жидкие коски, Марта наклонилась над девушкой, и в блеклом светезанимающегося предрассветья Лиза увидела, что ее водянистые глаза полны непрезрительной учтивости, как обычно, а ярой ненависти. Это искреннее проявлениечеловеческих чувств у всегда невозмутимой Марты так изумило Лизу, что даже сону нее пропал.

– Что такое? Что случилось?

– Надевай свой юпка, – сурово произнесла Марта. –Иди за двер. Готлиб ждет там.

Лиза соскочила с жесткой постели, торопливо плеснула в лицои на шею воды из глиняного таза, натянула все ту же Татьянину юбку, накинула ееплаток и, раздирая гребнем гриву своих пышных волос, вышла за дверь, вновьизумившись, чем она так прогневила Марту, что даже ноздри у нее раздувались.

– Что такое? – шепотом, боясь разбудить кого-нибудь,спросила она у Готлиба, стоящего на крыльце. Тот, схватив ее за локотьхолодными, сухощавыми пальцами, торопливо пошел к воротам, таща Лизу за собою.Она вырвала руку, гневно сверкнув глазами, и пошла рядом, часто дыша.

Все селение Сареп было обнесено земляным валом чуть вышечеловеческого роста. Сие укрепление имело бойницы для ружей, и даже пушкастояла на небольшой площадке. Сюда-то и шел Готлиб, а за ним поспешала Лиза. Ивдруг она с изумлением увидела, что кругом полно народу, как если бы всемужчины селения собрались здесь.

Она увидела и Леонтия. Он что-то торопливо говорилчернобородому плотному мужчине. Кажется, это был глава сарепского сообщества,его называли престатель, но Лиза не знала, что сие означает, да и видела онаего прежде всего лишь раз, когда Готлиб впервые привел их с Леонтием в Сареп.Престатель был невысок ростом, и долговязый Леонтий склонялся пред ним,униженно пытаясь заглянуть в лицо, а тот, не поднимая глаз, стоял с непроницаемымвидом.

Что-то словно бы ударило Лизу в самое сердце, она подбежалак Леонтию и схватила его за руку. Он взглянул невидяще и вновь обратился кнадменному престателю, но вдруг, словно спохватившись, повернулся к Лизе, сжалее пальцы, и глаза его, жалобные, несчастные, наполнились слезами.

Лиза, ничего не понимая, взглянула на престателя и увиделана его лице то же выражение сдержанной ненависти, каким ее поразили Марта иГотлиб.

– Ты можешь остаться, – произнес престатель, поднявнаконец на Леонтия суровые свои глаза. – Ты друг Готлиба, ты ученыйчеловек, и мы не гоним тебя. К тому же им нужна только она одна!

Он резко дернул подбородком в сторону Лизы, и она испуганноспросила опять:

– Да что случилось? Вы про меня говорите? Кому я нужна?

– Сейчас узнаешь, – проговорил престатель и так же, какдавеча Готлиб, схватив Лизу за локоть, подтолкнул ее к стене.

Она уткнулась лицом в утрамбованную землю и не сразу поняла,что надо смотреть в бойницу, да и приспособиться к этому узкому, длинномуотверстию оказалось не так просто: оно было предназначено для ружейного ствола,а вовсе не для глаза.

Ей открылась степь в предрассветном полумраке. Она былаполна движения! Всюду, сколько могла увидеть Лиза, пылали костры, озаряя темныефигуры вооруженных копьями и саблями людей, пеших и всадников. Ржали кони,звенела сбруя. Люди переходили с места на место, собирались группами; и никакневозможно было понять, сколько же их.