Распустив пояс бешмета, Эльбек пошел туда, где оставил ее.Там, однако, он не нашел ничего, кроме ковылей, измятых, будто по ним каталсяверблюд. Эльбек хмыкнул, глядя на истертые стебли, затем нетерпеливо огляделся.При виде этой травы, сбившейся в войлок, он захотел свою добычу вновь. Да такнеистово и неутолимо, словно бы и не изведывал еще ее белого, мягкого тела. Ноее нигде не было.

Он медленно, стиснув зубы, ходил кругами вокруг этого места,пока вдруг не увидел на кустиках степной полыни темное пятно. Ее платок. Тотсамый, в котором она утром выбежала из крепости!

Сердце глухо стукнуло от радости, Эльбек кинулся вперед.

Там, за бугорком, в узкой лощинке, лежало полуиссохшееозерко. Его сырой бережок был весь истоптан, и Эльбек, увидав следы русскихбашмаков на каблучках, понял, что девка здесь пила или мылась. Он пожалплечами. Ну что, сейчас он отыщет ее и возьмет прямо здесь, на берегу.

Теперь он решил пробыть тут всю ночь и только утромтронуться в путь. Ему почему-то захотелось лежать с нею рядом ночью на этойтраве, смотреть на луну и знать, что она тоже смотрит на ту же самую луну.

Он смущенно оглянулся, словно кто-то мог его увидеть,скомкал брошенный платок и вдохнул теплый, мягкий, какой-то особенный запах.Нет, калмыцкие женщины пахнут иначе! И снова ощутил, что слабо улыбается. Оннакинет этот платок ей на плечи, и стиснет эти плечи до хруста, и опрокинетназемь, и возьмет ее на этом самом платке, чтобы в прежние его запахи вплелсяновый запах – их переплетенных тел!

Однако ее нигде не было. Он ждал, ходил туда-сюда,вглядываясь в торопливые сумерки, свистел, потом вскочил верхом и носился постепи… Уже стало совсем темно, когда он наконец понял, что она ушла.

Ее отдала ему сама судьба; она была нужна ему, как сурепкаверблюду, как ильмень утке; она была нужна ему…

Но ее не было. Нигде не было!

* * *

Грубое насилие, которому он ее подверг, не оставилогубительного следа в ее душе, затемненной внезапно обрушившимися на неестрашными событиями. Она почти не помнила, что он делал с нею. Почти нечувствовала, как Эльбек насыщает свою плоть, и очнулась, лишь когда степныемухи начали кусать ее обнаженный, залитый потом живот.

Беспамятство спасло ее.

Сама не зная как, Лиза поняла, что прежде всего должнасейчас думать о себе, ибо Леонтий уже принадлежит прошлому, которое невозможновернуть… и невозможно изменить. И меньше всего ей хотелось задуматься остранном, неведомом человеке, которого судьба швырнула в ее жизнь, словнокамень – в пруд, чтобы он возмутил тихие воды до самого дна. Она не желала, немогла сейчас задаваться мыслями о незнакомце, который, ради нескольких часовобладания незнакомой женщиной, собирает под стенами крепости целое войско.Эльбек был страшен и непостижим, как молния, что вспыхивает внезапно в небесах– и поражает одного из десяти неосторожных, непостижим, как моровая язва, какбожья кара! Лиза и не пыталась понять смысла его поступков. Вот увидел ее,добыл для себя, изнасиловал, бросил… Шквал кошмаров! Она просто пыталась выжитьсреди этого шквала.

Уподобившись животному, которое должно зализать или омытьсвои раны, Лиза нашла озерко. Догадалась, что оно неподалеку, потому чтооттуда, из лощины, взвилась стайка оживленно лопочущих красных утиц, и в клювеодной из них извивался-серебрился крошечный пескарик.

Тело ее было пустым и легким, хотелось только есть и спать,но разум-друг велел ей как можно скорее бежать отсюда прочь. Она не знала, чтоЭльбек завалился спать надолго. Думала, отлучился по нужде, по каким-то инымсвоим заботам, столь же непостижимым и чуждым ей, как заботы этих утиц, этогоковыля, этого простора. Она знала лишь, что должна оказаться как можно дальшеот него, а потому, забыв даже о платке – единственном своем имуществе, пошлакуда глаза глядят; вернее, ничего не видя перед собой, не разбирая дороги и нечуя ног. Она как бы вновь лишилась сознания, провалилась в спасительную тьмубеспамятства, однако при этом сохранила способность идти.

Ее остановила ночь. Не было ни заката, ни сумерек, нивечера: просто рухнула темнота и поглотила день. Густая прохлада вернула Лизеспособность думать и видеть.

Она огляделась, но ничего не увидела, кроме черной,безлунной ночи, скупо украшенной блеклыми точечками звезд.

Измученные ноги ломило, и Лиза села, где стояла, а потомлегла навзничь. Но ее напугало сухое шуршание под головой. Она привстала,сбросила юбку и, расстелив ее, легла вновь, умудрившись еще и прикрытьсякое-как от легкого ветерка. И тотчас уснула. Будто утонула.

Утром ее разбудило солнце. О нет! Разве это было солнце,этот хищно разверстый зев, пышущий пламенем прямо в глаза? Этот жидкий огонь,льющийся с высоты?

Боже мой, сентябрь в низовьях Волги, в безводной степи!..Это ад.

Все эти ковыль, типчак, белая полынь, овсяница, лисохвостсвоими длинными и тонкими корнями, плоскими, иссохшими листьями или щетиноюсерых волосков еще ухитрялись вытягивать из земли какое-то подобие влаги, но еебыло слишком мало, чтобы по этим стеблям и листьям пробежал живой сок, чтобы онмог увлажнить бессильные, запекшиеся губы… Ящерицы, что в изобилии шныряли потраве, поглядывали пустыми пыльными глазами. Лиза поняла, что вся влага,которая есть в степи, – это ее слезы, но скоро и их выжгло безжалостноесолнце, а режущий степной ветер сделался горек и солон, ибо он теперь былнапоен ее слезами и настоян на ее муке.

Она брела понурясь. Стоило поднять голову и взглянуть вдаль,как раскаленную степь застилало колеблющееся марево; все струилось передглазами; потом начинали мелькать черные точки; голову разламывало. Лиза спешилавновь опустить глаза, ведь и вблизи, и вдали степь была все та же, все одна ита же: ровная, лишь чуть-чуть волнистая, бледно-золотая от никнущей, выжженнойсолнцем травы, с малыми яминами, холодно, мертво поблескивающими под солнцем тотут, то там солонцами.

Вторую ночь она почти не спала, так пекло в горле. Ночьвновь выдалась безлунная. Пряно пахнул чабрец. Под утро легкое забытье, вкоторое наконец впала Лиза, развеял птичий пересвист.

Лиза заставила себя встать, потому что идти прохладою легче,чем по жаре. Тщетно, ползая на коленях, ловила ладонями и губами сизый налет натраве: сладчайшая роса была здесь солона, как пот, как кровь, как соль, ибо этитравы росли на солончаках.

И вдруг сердце замерло от счастья. Прямо перед ней, словноиз-под земли, вспорхнул куличок!

Лиза, слепо вытянув руки, метнулась туда. Птица, издавнасмешливый скрип, прошла над ней. Да не птица была ей нужна: кулик не могоказаться вдали от воды!