Тут Леонтий, протянув вперед свои длинные руки, яростнорванулся к врагу. Но, едва сделал шаг, запнулся и рухнул, будто подкошенный,вниз лицом.

– Мое имя Эльбек, – негромко произнес калмык, подходя клежащему поближе и снимая с пояса ременную плеть. Затем он осторожно вытянулруку с плетью над скорчившимся телом и вдруг сделал резкое, почти неуловимоедвижение, после чего Лизе показалось, что его плеть как-то сама собою сделаласьраза в два длиннее.

Стоящие вокруг испустили общий крик, и в голосах кочевниковстранно смешались одобрение и суеверный ужас.

Тем временем Леонтий поджал под себя колени и уперся рукамив землю, словно пытаясь встать, но снова рухнул, завалившись на бок. Снеобычайной отчетливостью Лиза увидела, как задергалась, распрямляясь, его праваянога, а левая все поджималась, поджималась мучительно… И вот он изогнулсядугою, перевернулся на спину и замер…

– Что ты, что?!

Не помня себя, Лиза метнулась к нему. Она упала на колени изадохнулась, глядя на оскаленный рот Леонтия, на его закатившиеся глаза.

– Больно? Что ты?.. – выкрикнула она вновь.

Мельком взглянула на калмыка, стоящего над поверженнымврагом, и увидела вдруг, что концом его плети обвита еще какая-то плоскаяплеть… Это была черно-желтая змейка, перехваченная под плоской головкой!

– Змея. – Эльбек глядел на Лизу блестящими узкимиглазами. – Его смерть. Его судьба!

Он стряхнул дохлую змею с такой силой, что она улетелакуда-то в траву, и властно положил конец плети на Лизино плечо.

Однако она ничего не заметила. Стояла на коленях, будтоокаменев, и все глядела, глядела в искаженное лицо Леонтия. Почему-товспомнилась вдруг беззубая ухмылка седого Каркуна: «Опасно шутишь, путник!..»Он уже знал тогда, что так случится, да?!

С багрового от напряжения лба Леонтия волной вниз по лицу прошласвинцовая тень, унесла с собою все живые краски, оставив лишь мертвеннуюжелтизну. И Лиза вспомнила слово, которое произнес калмык: смерть.

Ватная, непроницаемая глухота заложила ей уши. Казалось, всяжизнь земная, окружавшая ее только что, внезапно отлетела прочь, за пределывоображения, оставив ее наедине с этим скорченным телом.

Сама дважды едва не попав в объятия смерти, она по сию поруеще не видела ее воочию. Мгновенно изменившееся, всегда такое мягкое и чистое,а теперь оскаленное, измученное лицо Леонтия почудилось ей недобрым и чужим. Вего остановившихся, тускнеющих очах она словно бы искала ответ, чем же былосвершившееся: непреложностью смерти для всякого живого существа или простороковой случайностью, причина которой – она, Лиза?

– Нет, – шепнула она, не зная кому, сама не слышасвоего голоса, – нет, я не виновата, я не звала тебя, я не хотела…

И, похолодев от осознания той роковой цепочки, которую онаневольно сковала для этого человека, начиная с их самой первой встречи нарасшиве, посреди Волги, напротив Печорского монастыря, она ткнулась в дугойвыгнутую грудь Леонтия и глухо завыла. Это было так страшно, что гнедой конькоротко заржал, тряся подстриженной челкой, а по толпе кочевников, замершейвокруг, пробежал ропот.

Невозмутимым остался один Эльбек. Он неторопливо подхватилбессильно простертую, ничего не понимающую и ничего не чувствующую Лизу,перебросил ее поперек седла и вскочил-взлетел на коня сам. Замер, стоя настременах, и с ликующим, мальчишеским визгом ринулся в вольную степь. Навстречуярко-алому восходу. А за ним летели номады. Степной простор под копытами ихскакунов погрузился в красную пыль.

* * *

Да, вот так все окончилось. И вот так все началось, ибо ещедалеко было до наступления ночи, когда Эльбек утолил наконец свою похоть,сжигавшую его с той самой поры, как он увидел на царицынском базаре серыеглаза, мягкие, растрепанные волосы и белую, чуть влажную от пота шею этойрусской девки.

Он следил за нею до вечера, пока не узнал, что она живет всарепском селении; тогда прогнал коня по трем самым ближним улусам, гденойонами были родственники и свойственники его покойного отца; его именемсозвал молодых батуров стать у стен Сарепа.

Он знал, что трех десятков отважных всадников вполнедостаточно, чтобы в предрассветной полумгле заморочить головы этим трусливым,смиренным чужеземцам, которые, в отличие от русских, предпочитающих самим неплошать, надеялись только на своего бога и боялись собственной тени. Эльбек,конечно, тоже всегда надеялся на помощь небесных тенгри, но в легендах, даже всамом «Джангаре» [24], герой должен непременно идти нахитрость, даже на обман, чтобы завладеть той красавицей, которая ему по сердцу.И ни тенгри, ни старейшины, ни ханы его за это не карали.

Эльбек хотел беркута и купил его. Однако без малого сомнениярешился выгодно продать, когда понял, что птица помешает ему в гонке по улусами осаде сарепского селения. Он хотел эту русскую девку и не сомневался в своемправе ею владеть.

Будь она сайгаком, он загнал бы ее. Будь она дикойкобылицей, он объездил бы ее. Но она была женщина, и он добыл ее для себя ивладел ею без устали, снова и снова, под знойным солнцем, пока волчий голод незаставил его подняться, и он отошел поесть, оставив ее валяться на траве сзадранной юбкой.

Сейчас ему хотелось больше всего горячего будана, которыйсогревает кровь и тешит плоть, как женские ласки. Но не в чем было варить, унего с собой не было никакой посуды, кроме кожаной бортхи с пьянящей арзой.Поэтому он поел только сушеного мяса, заедая джагамалом, диким луком, и пресныхлепешек, жаренных в жиру, борцоков – все, что было у него в походном тулуме.Немного оставил своей женщине.

Впрочем, утолив голод, он тотчас уснул и спал долго,блаженствуя в сытости и истоме, какой давно не испытывал.

Он проснулся весь в поту, когда уже смеркалось, и некотороевремя лежал, с улыбкою глядя в разноцветное небо и поглаживая живот. Онвспоминал ее поросшие меленькими кудрявыми, золотистыми волосками подмышки,золотистый треугольник внизу живота, куда он быстро, часто вонзал плоть свою,запах своего извержения в нее. Эльбек умел усладить женщину, однако, триждывзяв эту русскую, не смог утолить жажды и думал прежде всего о себе. Лоно ееобжигало, сжигало его!

Новая волна возбуждения поднялась в нем, и он вскочил,упруго, будто молодой зверь, потягиваясь. Теперь настанет ее чередблаженствовать. Вот этими пальцами, гибкими, сильными, он будет до тех поргладить, мять вместилище ее сладострастия, пока она не забьется перед ним,высоко поднимая бедра, словно жаждущая жеребца кобылица, не раздвинет ногисама, не закричит моляще и призывно, словно верблюдица, которая зовет самцапокрыть ее, – скорее, скорее, и еще, еще!