Так и оказалось. За увалом блеснул серебряный свет мелкогоозерка, и Лиза с разбегу упала в воду, распугав стаю черноносых и черноголовых,с белыми шейками и желтыми спинками, куличков, которые с возмущенным гомономвзмыли вверх и разлетелись кто куда.

О блаженство! Вода и прохлада!..

Она сделала большой глоток и, зарыдав в голос, выплюнулагорько-соленую, обжигающую воду. Только и отрада была немного охладить в этойлуже обожженное, измученное тело, а потом пришлось вновь идти.

Едва на небе показалось солнце, как одежда на ней,пропитанная соленой водой, высохла и стала колом. Соль стянула кожу. С волоспри ходьбе сыпалась соль, и гребень их уже не мог разодрать.

Мучительно ломило виски; горло, казалось, набито песком.Сухие глаза горели, а сил поднять руки, прикрыть их уже не было. Иногда в этойболезненной пустоте, которая воцарилась в голове, вспыхивала искорка сознания,и это была лишь невозможность поверить в то, что все происходило с ней. Сколькобед, сколько мук! За что? Она не умела осмысливать свои поступки, видеть их состороны, прослеживать мановение властной руки Судьбы; восхитительнаясамонадеянность несла ее по жизни, а ей чудилось, что она просто живет, ищетсчастья… И теперь жалкие остатки прежней уверенности в своей удаче заставлялиее беззвучно шевелить сухими, распухшими губами, пытаясь выговорить назло лютоощерившейся Судьбе: «Нет, не может быть. Этого не может быть! Я найду воду! Сомной ничего не случится!» Она не ждала помощи даже от бога. Она не надеялась нина кого. Только на себя – как всегда.

Кулики кричали. Ветер дул. Солнце пылало. Трава шелестела.Ну а Лиза шла.

Ей мерещилось, что голова наполнена огнем, жидким, тяжелым,и все уже сгорело в этом пламени. Все мысли и даже боль. Осталось только одно:«Нет. Я не упаду. Я буду идти».

Она все же упала. Но отчаянное упрямство и жадность к жизнипривели ее, как раненого зверя, к заброшенному худуку, степному копаномуколодцу.

Лиза лежала, приникнув лицом к иссохшей земле, руки ее не всилах были раскопать худук, добраться до воды, но она была счастлива уже тем,что слышит ее дыхание. Обычный человек не услышал бы ничего, но ее ухо,обостренное близостью смерти, улавливало живые голоса в земной толще. Это былаколыбельная песнь степи. Голоса сладостные, чарующие… О, уж и не нужно ничего.Только бы слушать их, слушать…

Она уснула. И это был смертный сон.

* * *

Нет в степи больших дорог. Есть лишь тропы, причудливопереплетенные, словно узоры созвездий в небе. Тропы, по которым дети степигонят свои стада, уподобляясь древним мореходам, что водили свои корабли,полагаясь более на чутье, нежели на знание океана и его причуд. Та самаянеобозримая степь, которая для случайного ходока все равно что лес дремучий,непреодолима, для жителя ее расцвечена путеводными вешками, хожена имперехожена; и заплутаться здесь ему так же невозможно, как между кибиток одногоулуса.

Однако к чужакам степные просторы безжалостны, как и всякаястихия, а потому верховой ничуть не удивился, когда за увалом взору его вдруготкрылось безжизненно простертое тело, ничком лежавшее меж трех бугорков,означавших, что здесь заботливо присыпаны от суховеев три калмыцкихколодца-худука. Это место так и называлось: Дервен Худук, Урочище Колодцев.Водные прожилки крылись глубоко, зато вода в них была студеной и пресной, а воткопни на сажень в сторону да чуть помельче, и наткнешься на воду соленую, будтосама соль! По всей видимости, у несчастной путешественницы (ибо это былаженщина) недостало сил раскопать худук, а потому солончаки убили ее.

О, Хонгор знал, что такое соляная степь и как она умеетвысасывать из человека жизненные силы и душу! Многие мужчины находили в нейсвой конец. Разве выдержать женщине? Тем более русской, не калмычке. Она былаодета по-русски, и сама, и вся одежда ее покрылись пылью и белой сухой солью.Лежала, раскинув иссохшие руки; скрюченные пальцы впивались в землю.

Ну что же, пусть будет мирным и спокойным путь этойстрадалицы к подножию трона русского Эрлик-Номин-хана. Как бы там его ни звали,пусть он смилуется над ее прегрешениями и не определит ей злых мучений впотустороннем мире!

Хонгор спешился, отвязал бортху с остатками воды и маленькуюдеревянную лопатку, без которой, он знал, не отрыть колодца. Путь по степи ещедолгий. Нужно и Алтана напоить, и самому напиться, и запас пополнить. Но раньшевсего надо схоронить странницу.

Он приблизился к мертвой, преклонил колени и осторожноперевернул тело.

Очевидно, она умерла совсем недавно и еще не закоченела.Волосы ее были до того пропитаны солью, что торчали, словно иглы дикобраза.Темные веки запали, щеки ввалились, губы покрылись растрескавшейся коростой.Щеки обожжены; на лице застыли не мука, не боль, а странное упрямство. Бровитак стиснуты, словно, и умирая, она пыталась заставить себя жить!..

Худая рука простерлась по земле, и Хонгор краем глаза успелзаметить, как что-то, блеснув, соскользнуло с иссохшего пальца.

Кольцо? Надо найти его и надеть снова. Человек должен взятьв свое последнее кочевье все, что было ему дорого при жизни. Хонгор раздвинулпыльные стебли травы и почти сразу отыскал тоненький серебряный ободок,украшенный подковкой.

И в тот же миг в сухой, безводной степи пахнуло вдруг морем;земля закачалась, будто гигантская волна, грозя опрокинуть, накрыть с головой,и молодой насмешливый голос вновь зазвучал, перекрывая рев бури: «Держись,держись! Черт с тобой, живи нехристем!..»

Хонгор медленно закрыл глаза и покачал головой.

Великие тенгри! Вы с небес видите все и все знаете. Неужтопрошлое вернулось?! Неужто Хонгор снова видит то самое кольцо – кольцо своегоспасителя, ставшего потом лучшим другом, какого только может пожелать человек,воистину старшим братом, а затем и лютым врагом? Неужели это кольцо ВасилияСтрешнева?!

И в памяти его вновь закипел вокруг штормовой Каспий,зеленая муть вспененных волн взметнулась до небес; вздыбился перевернутыйкарбас; снова тяжело ударил по голове борт… Василий удержал на поверхностиполуживого мальчишку-калмыка, не умевшего плавать. Потом, когда Хонгор очнулсяи сам ухватился за мокрый, скользкий борт, Василий, повисший рядом с ним,пригрозил больше не спасать его, если Хонгор не поклянется, буде останется жив,принять истинную веру Христову. Юный калмык молчал, стиснув губы в упрямуютонкую линию, уже простившись с жизнью и ожидая только новой волны, несущейгибель. И вот она пришла, оторвала, подмяла под себя, потащила в глубину, ипоследнее, что услышал Хонгор, был бесшабашный крик: «Держись! Держись! Черт стобой, живи нехристем!»

А самое последнее, что он почувствовал, – железные крючья,больно впившиеся в его плечо. Это были сильные пальцы Василия с тонкимсеребряным колечком на мизинце. Колечком, украшенным подковою…