И только одна фигура оставалась недвижимой – всадник на гнедомконе. Что-то в его осанке показалось Лизе знакомым. Она долго вглядывалась внего, пока вдруг не ахнула, не отпрянула в испуге. Это опять, опять был он, тотсамый калмык, хозяин седого беркута! И в этой неподвижности его было пугающее,непоколебимое упорство человека, готового ждать сколько угодно или свершить чтоугодно во имя исполнения своей воли.

Лизе показалось, что она все поняла еще прежде, чем Леонтийпрошептал:

– Он требует выдать тебя… Кто он, Лизонька?

– Не знаю! – выкрикнула она, залившись слезами. –Не знаю!

Это казалось непостижимым – какой-то калмык, мелькомувидевший ее на базаре, вернулся за ней с целым войском, рискуя навлечь на себянеудовольствие властей. Впрочем, что властям до полудиких номадов? Не разоряютрусских селений – и ладно.

Да полно, уж не сон ли это? Не может быть, чтобы незнакомецприскакал за ней, никак не могла поверить Лиза. Здесь, верно, что-нибудь нетак, этот степняк небось хочет еще чем-нибудь поживиться в Сарепе.

– Может быть, дать ему денег? Коней? – нерешительнопробормотала она, и Леонтий слабо улыбнулся:

– У него своих табунов не счесть. Я пытался кричать ему,спрашивать, чего он хочет, но ответ один: русскую девку.

– А если ты не выйдешь, он грозится разорить весьСареп, – проговорил престатель; и вновь выражение неукротимой злобы, каксудорога, исказило его лицо. – Все пожечь и всех поубивать из-за тебяодной. Поняла ли ты?

– Погодите! – воскликнул Леонтий, цепляясь за рукавпрестателя, но тот раздраженно высвободился. – У вас же есть оружие!Пушка! Нас много! Мы сможем разогнать их!

– Зачем? Чтобы они вновь пришли завтра вдесятеро большимчислом? Ты не знаешь их, а мы знаем. Эти люди не внемлют доводам разума, дляних существует лишь веление плоти. Если их разъярить, они станут еще страшнеерусских! Это калмыки. Это азиаты. Такая же орда, как та, которая пронесласьздесь много лет назад. Их не унять. Если мы не отдадим девку, то сегодня,завтра или через месяц они отомстят.

– Да нет! – неуверенно бормотал Леонтий. – Нет же!В Царицыне губернатор, воинская команда!..

– Много будет пользы нашим трупам, даже если гарнизонныеинвалиды и подстрелят одного-двух калмыков! Мы пришли в Россию, чтобы жить, ане умирать за русских. Тем более за каких-то приблудных девок. Словом, хватитспоров. Она выйдет сама. А если нет, ее вынесут связанной, как овцу.

«Что?! – чуть не вскрикнула Лиза. – Да вы толькопопробуйте до меня дотронуться!..»

Но ее остановили новые слова престателя:

– Мы сделаем это во имя наших детей. Бог с нами и за нас!

«Во имя наших детей?..»

И память мгновенно вернула запах беловолосой головенки,теплое дыхание, щекочущее шею, синие, незамутненные озерки глаз: «У травкиболи, у цветочка боли, а у нашего Алекса не боли!»

Воспоминание отогнали холодные слова престателя:

– Но тебя, герр Брагин, повторяю, мы не гоним. Ты можешьоставаться, сколько захочешь.

– Я могу оставаться? – потерянно переспросил Леонтий,тяжело качая головою. – Я могу? Но как? Как? Что же это, господи…

Его осипший голос вызвал у Лизы приступ ярости. Да что онпричитает?! На них надо кричать, этих сухоребрых реформаторов надо убеждатьсилой! Леонтий весь таков – и плохо ему не плохо, и хорошо не хорошо. По сутидела, ему все равно, что случится с его спутницей. Он уже смирился с тем, чтоее придется выдать. Неужели он не понимает, что этот калмык немедля изнасилуетее? И, может быть, не он один!

Да на это всем плевать. Главное, теперь Леонтию никто непомешает спорить с Готлибом об останках морских животных в волжской степи!

Лиза обвела толпу блуждающим взором. Все еще казалось, чтоэто не с ней, не с нею происходит! Мужчины, стоящие вокруг, опускали глаза.Стыдились чего-то?

Но уж в глазах престателя не было ни капли смущения! Он неотвел взора. И Готлиб тоже. И Лиза не поверила себе, когда его длинное лицовдруг исказила жалобная гримаса.

Господи всеблагий! Он, этот унылый, постный немец, жалеетее? Ту, которую всегда, всегда до отвращения презирал?

Кровь бросилась ей в голову с такой силой, что Лиза, непомня себя, подбежала к воротам и ударилась о них всем телом.

– Откройте! Ну! – приказала она глухо. – Выпуститеменя!

Чьи-то руки суетливо сняли тяжелые засовы. Без скрипа – какже, рачительные хозяева аккуратно смазывали петли! – створки чутьразомкнулись, и Лиза выскользнула в узкую щель.

Она услышала стук, с которым захлопнулись ворота, иоказалась лицом к лицу с темной толпой, подступившей к стенам крепости ужепочти вплотную.

При виде ее все замерли, и только гнедой конь, будторадуясь, вздыбился, и снова всадник мгновенно усмирил его.

Он смотрел на Лизу довольно, чуть искоса, и она вспомниласвой сон. Седой беркут с окровавленным клювом, вцепившись в пушистое серенькоетельце, точно так же косил на нее круглым желтым глазом…

Тошнота подкатила к горлу, и безрассудная храбрость покинулаЛизу так же мгновенно, как и обуяла ее.

Она отшатнулась к воротам, но спиною наткнулась не на иххолодные, окованные железом створки, а на чье-то теплое плечо.

Быстро оглянулась.

Позади стоял Леонтий.

– Эрле! Эрле!

Как будто птица кличет вдали. И клик этот злой,пронзительный…

– Эрле! Эрле!

Она не обернулась. Стояла над ильменем, малым заливчикомволжской дельты, смотрела вдаль.

Степь. Степь! Ветер уже не ласкает бесчисленные зеленыеволны: зной давным-давно выжег ясную зелень. Теперь ходит по степиблекло-пепельная зыбь, завораживает и дурманит, вселяет в сердце страх ибезысходность, ибо, куда ни глянь, нет ничего в мире, кроме тусклого золотапредзакатного, выгоревшего неба и тусклого серебра предзимних трав.

Степь. Желтая степь – и больше ничего.

– Эрле! Эрле, дочь мангаса [18]! Да где ты?!

О нет, это не птица кличет. Это Анзан неистовствует. Чтоптица! От птицы и отмахнуться можно. Анзан же не отгонишь. И рта ей незаткнешь.