не проговорив приветствия. Это уже было плохим знаком.

– Это русский… – Мустафа начал объяснять на бедуинском диалекте, что это авторитетный и честный русский, и что за него поручились. Я стоял, притворившись, что не понимаю их язык – но на самом деле я прекрасно все понимал. В Ираке, вообще в Аравийской пустыне – есть свои бедуины.

– Кяфир! – вдруг крикнул один из сидящих, совсем молодой, с крысиной бородкой на подбородке и без усов.

Шейх поморщился.

– Право, ты утомил меня своими выкриками, Али – и, подняв взгляд на меня, сказал – я приветствую вас в своем доме.

– Шейх приветствует вас в его доме, – перевел Мустафа.

– Да пошлет Аллах удачу вашему дому, да приведет он в порядок дела ваши, – сказал я по-арабски, на классическом арабском, каким написан Коран.

– Ты мусульманин? – спросил шейх.

– Альхамдулиллах.

– Мухаммад Расуль Аллах. Какая нужда привела тебя сюда?

– Нужда в мире и согласии. Нужда решить вопрос и исключить непонимание.

Шейх посмотрел на часы.

– Мы должны выезжать на охоту, мой друг.

– Для меня будет честью присоединиться к вам, эфенди.

Шейх с сомнением посмотрел на него – но он был одет в камуфляж, и за плечом – висела винтовка.

– Ты можешь присоединиться к нам. И твоя доля будет справедливой…

Для местных племен охота была больше, чем просто добыча мяса. Это была и традиция, оставшаяся от предков и проверка мужества…

Но мужества мне было не занимать. И многие из тех, кто в этом убедились – уже никогда не расскажут об этом.

***

Охота была дикой.

Караван – часть машин из того конвоя, в котором прибыл гость, присоединилась к охотникам – двинулись в плоскогорья. В Ливии охота была бедной, крупных животных в ней практически не было, того же берберского льва истребили давным-давно. Леопард тут встречался во время второй мировой – но теперь – и его почти не было. Кое-где были кабаны и рыси, но мало. В основном – охотились на перелетную птицу с дробовиками. Из зверья – охотились разве что на газель – газелей тут было много… пока, потому что браконьерский отстрел грозил и газель сделать воспоминанием далекого прошлого. Зеленые били тревогу, но браконьеры на это плевали… раньше надо было бить.

Я ехал во второй машине, охота была по-настоящему варварской. Газели – животные быстрые, едва заметив машины, они бросались вскачь. По ним открывали дружный огонь из пулеметов и автоматов, в том числе и из крупнокалиберного. Когда под шквалом огня одна – две газели падали – все дружно орали и стреляли в воздух, приветствуя охотника. На пулеметах стрелки менялись, и у каждого была возможность. Убитых газелей – быстро потрошили, нанизывали на трос и вешали на капот. По размеру они были чуть больше овцы или козла – а мяса точно было не больше. Потрошить надо было сразу, потому что если не выпотрошить – до вечера она испортится. Солью не засыпали.

Когда был сделан привал – шейх подошел ко мне. Он был потный, красный, на руках – следы крови.

– Как тебе наша охота, русский?

– Никак – я покачал головой, – мы так не охотимся.

– А как же охотитесь вы? – шейх был явно недоволен.

– Мы охотимся так, чтобы каждый мог продемонстрировать свою меткость. С пулеметом – какая меткость? Для нас охота – война, а не убийство.

Шейх нахмурился, и даже Мустафа, который держался неподалеку, был явно недоволен.

– Следующий зверь будет твоим, русский. Покажи, так ли ты меток на пулю, как на слова…

***

Выстрел был скверным. Чертовски…

У меня был не болтовой карабин – а СВДС, армейский образец, пусть отобранный и хорошо пристрелянный, но все же не для таких дистанций. А дистанция – я промерил ее лазером – семьсот двадцать метров. Хуже того – выстрел снизу вверх, на него своя поправка. И все ждут промаха – это тоже давит.

Единственный плюс – оптика. Kahles, просветленная с двух с половиной, до десятки. Фирма не такая разрекламированная, как Leupold, не поставляет для армии США – однако, этот прицел и по светопропусканию, и по полю зрения – лучший из всех аналогов. Своих денег – он реально стоит…

Газели стояли – они не паслись, они остановились, после того, как бежали от машин. Машины больше не были слышны, и они решили, что пока безопасно. Они стояли на камнях, готовые ринуться прочь.

Только не дергаться. Не торопиться… цель никуда не уйдет. Все делать медленно…

Винтовка лязгнула, глушитель – украл часть звука. Изображение на мгновение пропало, потом – появилось вновь. Стремительные, легконогие газели – неслись к вершине холма. А одна их них – лежала, дергая передними ногами.

Не та, газель. Выше, чем я целился. Если бы ниже – можно было бы предположить, что она упала вниз. Но выше…

Еще одна охотничья байка. Правда, эта – правдивая. И при этом – никто никогда о ней не узнает.

Я забросил винтовку за спину. Под гробовое молчание ливийцев – пошел за своей добычей. Когда я был на полпути к ней, сзади грохнул выстрел. На звук – Калашников. Пуля ударила совсем рядом. Я продолжал идти.

Газель – была совсем небольшой, размером с овцу. В глазах – непонимание и тупая боль.

Я забросил ее за спину, пошел обратно. Теплая жидкость – медленно текла по спине, пахла кровью…

Газель я бросил на капот. Подошел к тому молодому крысенышу, что назвал меня кяфиром.

– Кто тебя учил стрелять? – спокойно спросил я. – Ты позор своего отца и своего рода.

Тишину – разорвал громкий смех шейха. Через несколько секунд – смеялись уже все…

***

Охота закончилась только к вечеру.

Настреляли больше пятидесяти газелей, многим больше, чем требовалось для того, чтобы насытиться. Местные племена не едят все мясо газели… могут, конечно, и все – но это с голодухи. Самые лакомые куски вырезали, поместили в свои машины, поделив. Остальное бросили на съедение шакалам, которые тут были, и хищным птицам.

Дикая и бессмысленная бойня. Впрочем, а чего еще ждать от людей, которые устроили бойню в собственной стране. А человека, который построил эти дороги и дарил молодой семье новую квартиру – били штыками и сыпали в раны песок…

Я взял от своей добычи небольшой кусок, чтобы поджарить над огнем. От остального отказался в пользу бедных. По арабским меркам – поступок оправданный и заслуживающий уважения. От меня пахло кровью, на спине она слиплась, было очень неприятно. Но вымыться было негде. Впрочем,