— Его! — немного помедлив, сказал Андрей.

— Из дворян? — поинтересовался кто-то из всадников.

Не отвечая, Андрей лишь молча кивнул.

— Каширских или велевских?

— Из тульских, — сказал Андрей. Потом помолчал немного и добавил: — Соседями мы были с Истомой, деревеньки наши совсем рядом…

— А вот мы сейчас самого Истому о том и спросим! — усмехнулся в бороду передний всадник. — Потому как казачок твой дворовой — девка переодетая! Мы ведьму эту намедни вздёрнуть хотели рядом с дружком её, татем поганым, да Истома почему-то разрешение на то не дал!

Говоря это, бородач в упор посмотрел на Саньку, а она, вся похолодев от ужаса, тоже на него посмотрела. И мгновенно узнала: ведь это он тогда настойчиво предлагал остальным её казнить…

— Что тут у вас? — донёсся из тумана властный и такой знакомый голос, приведший Саньку в состояния не ужаса даже, а самой полной прострации. — Чего застряли?

— Да вот, человека подозрительного остановили! — оборачиваясь на голос, зычно крикнул бородач. — Бает, что из полка нашего, а я его впервой вижу. Да ещё с ним девка переодетая, та самая, которую мы вчера на дороге изловили…

В это время из тумана выехало ещё несколько всадников, а впереди тот самый предводитель, который сначала избивал Феофана плетью, а потом велел повесить его убийцу.

И вот теперь выяснилось, что это и есть Истома Пашков, один из тех дворянских сынков, в решающий момент изменивших Болотникову и предательски переметнувшихся на сторону Шуйского!

— А, это ты, дочь купеческая! — насмешливо приветствовал он Саньку, как старую знакомую. — Далеко же ты забрести успела!

Голос Истомы звучал, хоть и насмешливо, но совершенно беззлобно… впрочем, это ни о чём не говорило. Таким же беззлобным (а по существу, безразличным) голосом он мгновение спустя может отправить её на костёр, в петлю или прямо под топор палача, отправить и тут же забыть о подобной пустяковине…

А Истома теперь смотрел на Андрея, и тот тоже смотрел на Истому… и продолжалось это довольно-таки продолжительное время…

— Говорит, соседями вы были, — несколько нерешительно доложил Истоме бородач. — Мол, деревеньки рядом… ну, и всё такое прочее…

— Так и есть, — проговорил, наконец, Истома, соскакивая с лошади. — Были соседями, потом воевали вместе. Из-под Кром до самой Москвы разом шли, царевича Дмитрия сопровождая…

И добавил, обращаясь уже лично к бородачу:

— То, что бдительность проявил, Пахом, за это хвалю! А теперь езжайте, себе, дальше, а я догоню вас вскорости…

— Так ведь… — нерешительно начал бородач по имени Пахом, — девица эта ведь…

— А что девица?! — с прежней насмешливостью перебил его Истома. — Для молодца красна девица — первейшее дело! А что в портках она, так баба и в портках всё равно бабой остаётся, разве не так?! А портки… их и стянуть недолго…

Всадники дружно загоготали и, поворотив коней, принялись исчезать в тумане. А Истома, оставшись один, всё продолжал внимательно смотреть на Андрея… а Санька, между тем, внимательно смотрела на самого Истому.

Это был враг, подлый предатель правого дела и за это лишь Санька должна была относиться к нему с презрением и ненавистью. Но ни того, ни другого не было в душе Саньки… и вообще, не было сейчас в её душе ничего, кроме пустоты и отчаянья…

— Ну, здравствуй, Андрей! — проговорил между тем Истома, подходя к молодому воину почти вплотную. — Не думал, что вновь свидеться нам придётся… тем более, так…

— И я не думал, Филип, — глухо и даже с какой-то внутренней болью отозвался Андрей. — Иначе хотелось бы мне с тобой свидеться, совсем иначе…

— В бою, один на один! — закончил фразу Истома, которого Андрей почему-то назвал Филипом. — Так ведь и теперь у тебя вон сабелька на боку! А я один, как видишь… воинов своих специально прочь отослал! Что мешает?!

— Нет! — закричала Санька, завидев, как рука Андрея невольно метнулось к сабельной рукояти. — Не надо! У тебя кровь из раны не остановилась ещё!

Повязка на голове Андрея и в самом деле почти полностью окрасилась уже в алый цвет, а белого там, считай, и не осталось. Но, тем не менее, Андрей выхватил саблю из ножен и мягко, но настойчиво отстранил от себя Саньку. Заметив это, Истома тоже обнажил свой клинок.

На нём были шлем и кольчуга, но, тем не менее, нападать первым он явно не торопился. Пока, во всяком случае. Просто стоял и смотрел на Андрея… и странным был пристальный его взгляд. Ни гнева, ни ненависти не было в нём, разве что немного сожаление. И очень много какой-то внутренней боли…

— А ведь мы с тобой, Андрюха, закадычными друзьями были, — опуская саблю, проговорил Истома. — Побратимами даже… а потом ты взял и предал меня!

— Это не я, это ты предал! — крикнул Андрей, и голос его задрожал от гнева. — Дело наше общее предал, Дмитрия царя… Болотникова, главного воеводу его…

— Да нет никакого Дмитрия царя! — ответно выкрикнул Истома. — Служили мы царю Дмитрию, оба служили, а потом убили царя… вот уже год с лишним с той поры миновал! Ты тогда не был в Москве, а я был! И сам видел мёртвое его тело: и как землёй обезображенный труп забрасывали, и как вновь из могилы вытаскивали, дабы сжечь и пушку зарядить пеплом тем — всё на моих глазах происходило! И если шёл я с Болотниковым, то не потому, что в царя Дмитрия воскресшего верил! Ненавистен мне был царь Василий, с крыльца боярами подло выкрикнутый — вот и хотелось скинуть его!

— Что же ты переметнулся к царю этому ненавистному? — спросил Андрей, тоже опуская саблю. — И теперь верой и правдой служишь, чин дворянского головы получил!

И добавил насмешливо:

— Небось, жалеешь, что промедлил чуток, и братья Ляпуновы с Самбуловым в предательстве тебя опередили? Вон Прокофия Шуйский думным боярином сделал… а тебе, как Иуду Искариоту, швырнули твой полковничий чин, на, мол, подавись!

Санька с замиранием сердце ожидала, что после таких оскорбительных слов этот Истома конечно же бросится на Андрея, но тот даже не шелохнулся. А когда заговорил, в голосе его чуткое ухо Саньки уловило не гнев, не обиду… одно лишь сожаление.

— Дурак ты, Андрюха, ежели и в самом деле так обо мне мыслишь! Ведь ты как никто другой знать меня должен, и то, что плевать мне всегда было на чины и звания! Я просто Москву пожалел, жителей её…

— Пожалел он… — начал, было, Андрей, но Истома тут же его перебил.

— Ты вспомни, как мы с тобой на Москву шли, и на реке Лопасни князя Кольцова-Мосальского вдребезги разбили! — возвысил он голос. — Я потом, когда Серпухов заняли, строжайше запретил воинам жителей разорять… и что Болотников с Коломной сотворил, когда приступом её взяли?! Хуже татарвы люди его в городе тогда лютовали! Вот и задумался я: а ежели рати эти разбойничьи в стольный град ворвутся?! Вспомни письма подмётные, черни московской предназначенные, с воззваниями к убийствам и разграблениям всеобщим!