— Найди полковника Кайла Робинсона.

— Хорошо. А, что ему сказать? — монотонно спросил референт.

— Скажи, что я его жду сегодня. Для него есть важное дело — тяжёлым голосом ответил Генри.

— Да, но уже восемь вечера, — добавил референт.

— Найди его! Выполняй приказ! — сказал Андертон и положил телефонную трубку.

Генерал понимал, что за уничтожением французской ячейки Аль-Каиды стоит что-то большее, нежели просто борьба с терроризмом. От этой операции, явно проведённой агентами ФСБ, пахло чем-то очень интересным, то, что с каждой минутой всё больше и больше тянуло к себе, желая окунуть новых соискателей в глубокую пучину закрытой для чужих глаз тайны.

После пары часов мучительных раздумий, в которых провёл это время генерал Андертон, раздался телефонный звонок. Генерал снял трубку и усталым голосом ответил:

— Да.

— Генерал. Полковник Робинсон в приёмной.

— Проси, — ответил Андертон и, положив телефонную трубку, резко потёр ладонями лицо.

— Сэр, — зайдя в кабинет и закрыв за собой дверь, сказал полковник.

— Добрый вечер, полковник.

— Кайл, сэр.

— Хорошо, — добавил Андертон и жестом руки пригласил Робинсона за рабочий стол на свободное рабочее кресло.

— Если я понадобился, значит, что-то случилось, — начал разговор Кайл, пройдя к столу и сев на рабочее кресло, направил свой полностью сконцентрированный взгляд на генерала.

— Да. Прочитай вот этот рапорт, — сказал Андертон, протянув полковнику папку с бумагами.

Кайл взял в правую руку папку и, положив её перед собой на стол, открыл её, принявшись читать рапорт. На какое-то время в кабинете настала тишина, какую спустя десять минут, прервал Робинсон.

— Значит, кому-то удалось ликвидировать французскую ячейку Аль-Каиды, и американцы думают, что это дело рук ФСБ. Что ж, очень возможно. А что говорят из Лэнгли?

— Хм… — усмехнувшись, произнёс генерал. — Ты же знаешь, что американцы не будут делиться с нами своими секретами. Они вроде и с нами, но в тоже время и нет, — встав из-за рабочего стола, сказал Андертон.

— Знаю. Но в чём же тогда дело? Если уничтожение террористов — только прикрытие чего-либо.

— Не знаю, Кайл. Поэтому тебя и вызвал. Ты агент опытный, да и возраст у тебя подходящий. Сам знаешь, что при такой профессии дожить до сорока пяти — это уже достижение.

— Возможно, сэр. Но с чего мне начинать? Я, честно говоря, пока даже и не представляю.

— Отправляйся в Париж. Нам нужно узнать, в чём действительно дело, — взяв в рот продолжавшую тлеть сигару, сказал Андертон и, сделав несколько тяг, выпустил тут же изо рта табачный дым.

— Хорошо, сэр. Я выйду на резидентуру ЦРУ в Париже и на их связного, а там уже дело техники. Когда лететь? — отдав папку с бумагами обратно генералу, спросил он.

— Ну, лететь не обязательно, можно и поездом. Но вообще, постарайся быть там уже к завтрашнему вечеру. Связи не будет никакой. В контакт с нашей агентурой не вступай. Действуй в одиночку. Вот планшет, — вытащив из ящика стола и отдав Робинсону его в руки, сказал Андертон. — Тут вся информация, которая сможет тебе понадобиться. Об оружии позаботься сам.

— Я всё понял, сэр, — сказал Кайл, положив планшет во внутренний карман пиджака, и, резко встав из-за стола, прошагал по кабинету к двери и вышел в приемную, после чего исчез за дверью.

Фигура полковника Кайла Робинсона была не из «простых». Его жёсткость и преданность делу была известна довольно широко в МИ-6. Сам он был роста чуть выше среднего, имел плотное телосложение; стрижку носил классическую, короткую; брюнет с тёмными глазами. Он одёрнул пиджак синего костюма и поправил голубой галстук на небесно-синей сорочке и быстрым шагом направился к лифту.

День был закончен. Но что было за его границей, Кайл не знал и не хотел знать. Лишнего знать он никогда не желал, понимая, что любая информация и особенно личного характера рано или поздно утянет на дно. На дно же Робинсон пока не планировал, понимая, что бывает всякое, но так же всякого не бывает. В его жизни случалось многое, но многое так и не случилось, как впрочем, и в жизни каждого человека, думавшего о своей несчастной судьбе. Может, он и был несчастен и видел своими глазами горе, которое пережил, понимая, что обязан был его пережить. За всё надо платить. А цена часто бывает слишком высокой, и Кайл это знал!

Он нажал кнопку вызова лифта и принялся ждать, продолжая думать и вспоминать. Вспоминать зачастую то, что не надо было вспоминать. Однако человек несовершенен и слишком часто мучает себя сам…

Двери лифта разъехались в стороны, и Робинсон зашёл в кабину, нажав кнопку первого этажа. Лифт быстро опустился, и он в темпе прошел центральный холл и вышел на улицу.

Шёл дождь, и было довольно сыро. Он любил свою Англию, но терпеть не мог ту погоду, какая часто бывала в Лондоне зимой. Зимнюю сырость Кайл терпеть не мог, но, правда, приходилось с ней мириться, несмотря на то, что этого делать так не хотелось. В такое время он часто вспоминал пустыню и жару Ближнего Востока, где бывал часто, но терпеть не мог этот регион. Он всегда считал, что арабы сами накликают на себя беду и так часто получалось, видя постоянные конфликты не по телевизору в уютном кресле, а наяву в окопе, в котором интересы Соединённого Королевства были превыше всего!

За годы своей службы в МИ-6, Робинсон отдал слишком многое своей Великобритании. Конечно же, он был не одинок в своей судьбе. Таких людей было много, и они окружали его каждый день и смотрели ему в глаза, словно прося у него поделиться своим. Однако Кайл молчал. Он терпеть не мог пустой болтовни о героизме.

Робинсон считал, что твой героизм должен оставаться с тобой наедине, вот тогда это героизм. Достаточно только самому знать о том, что ты сделал, и не думать о том, что скажут о твоём поступке другие. Вознесут ли они тебя до небес или окрестят лжецом. Поэтому Кайл предпочитал молчать и гордиться собой, вечерком садясь со стаканчиком хорошего виски на кресло. «Эти шотландцы умели всегда делать хороший напиток» — однажды Робинсону сказал его отец, старый вояка из САС, видевший много разных военных конфликтов. Кайл любил отца, который воспитал его в одиночку, потому что его мать была со слабым здоровьем и умерла при родах. Поэтому Робинсон получил суровое мужское воспитание и был за это благодарен отцу, выведшему его в люди. Он не был, как его одноклассники, сопливым маменькиным сынком. Он был воином и был им всегда! И