На глазах ничего не понимающей девушки лицо О’Нила стало серым, тело содрогнулось, и он резко встал. Роджер был в ужасе – ему казалось, будто стены комнаты смыкаются вокруг него. Его приятельница беспомощно огляделась по сторонам, не зная, что ему нужно, и не желая стать участницей скандала. Затем она потянулась и взяла Роджера под руку, чтобы поддержать его, но в этот момент он повернулся к ней, потерял равновесие и схватился за ее блузку, от которой оторвалась пуговица.

– Убирайся с моего пути! – прорычал окончательно потерявший представление о том, где он находится, мужчина.

Он с силой оттолкнул девушку, и та упала спиной на стол, уставленный бокалами, а оттуда рухнула на диван. Грохот бьющегося стекла заставил гостей замолчать, и все повернулись, чтобы посмотреть, что произошло. От блузки собеседницы Роджера отлетело еще три пуговицы, а ее тонкий шелк порвался, обнажив левую грудь.

В абсолютной тишине О’Нил, шатаясь, устремился к двери, отталкивая попадавшихся на его пути людей, и скрылся в темноте ночи, оставив у себя за спиной униженную девушку в разорванной блузке, с трудом сдерживавшую слезы. К ней тут же подошла пожилая женщина, чтобы помочь привести в порядок одежду, и увела несчастную в туалет. Как только за ними закрылась дверь, гости принялись азартно обсуждать случившееся, и их предположения превратились в бескрайнее море сплетен, которое омывало своими волнами всех без исключения гостей. Теперь им должно было хватить развлечений до конца вечера.

Пенни Гай не стала присоединяться к скандальному обсуждению. Несколько мгновений назад она весело смеялась, получая удовольствие от остроумия и ливерпульского обаяния Патрика Уолтона. Уркхарт познакомил их около часа назад и позаботился, чтобы шампанское текло с такой же легкостью, как разговор. Но магия рассеялась, когда О’Нил устроил эту безобразную сцену. Глядя то вслед спотыкавшемуся боссу, то на всхлипывающую девушку в разорванной блузке, Пенелопа представила, какие теперь пойдут разговоры, и на ее лице появилось несчастное выражение. Она несколько мгновений сражалась со слезами, но потерпела поражение: они потекли по ее щекам, и ей никак не удавалось их остановить, несмотря на большой белый платок, который ей тут же протянул Уолтон. Ее боль была слишком сильной.

– Он очень добрый человек, заботливый и тактичный, – начала объяснять секретарша, и слезы еще быстрее побежали по ее щекам. – Но иногда он не выдерживает напряжения, и у него случаются срывы. Это совсем на него не похоже.

– Пенни, мне очень жаль, милая, – принялся утешать ее Патрик. – Послушай, тебе нужно уйти из этого отвратительного места. Мое бунгало совсем рядом. Давай пойдем туда, чтобы ты могла немного успокоиться?

Девушка благодарно кивнула, и они начали пробираться сквозь толпу. Казалось, на них никто не обратил внимания – за исключением Уркхарта, который проследил за ними холодными голубыми глазами до двери, в которую чуть раньше вышли Лэндлесс и О’Нил. Эту вечеринку запомнят надолго, сказал он себе.

– Надеюсь, у тебя не появилась новая отвратительная привычка – будить меня по утрам! – Даже по телефону Престон умудрился дать сотруднице понять, что это не вопрос, а указание.

Мэтти чувствовала себя еще хуже, чем в предыдущее утро после нескольких часов алкогольных мучений с Чарльзом Коллинриджем, и теперь с огромным трудом воспринимала окружающую действительность.

– Проклятье, Грев, вчера я легла спать с одним желанием: задушить тебя за то, что ты отказался напечатать мой материал по результатам опроса общественного мнения! – воскликнула она. – А сегодня утром проснулась и обнаружила изувеченную версию своей статьи на первой странице, да еще подписанную «наш политический обозреватель». Теперь я уже не просто хочу тебя прикончить – я об этом мечтаю. Но сначала я намерена спросить, зачем ты испортил мой материал. И почему изменил решение. Кто переписал мою статью? Кто такой «наш политический обозреватель», если не я?

– Успокойся, Мэтти. Сделай несколько вдохов и дай мне возможность все объяснить. Если б ты была на месте вчера вечером, а не строила глазки какому-нибудь лорду или что еще ты там делала, ты бы знала, что происходит.

Сторин начала с трудом вспоминать события вчерашнего вечера, но они тонули в тумане. Ее молчание и попытки заставить память работать, как ей полагалось, дали Престону возможность продолжить, и он снова заговорил, осторожно подбирая слова:

– Как, вероятно, тебе сказал Краевски, вчера вечером часть наших редакторов не поверила, что твой материал настолько достоверен, что его можно опубликовать.

Он услышал, как Мэтти презрительно фыркнула в ответ на его неуклюжую попытку по-своему интерпретировать события вчерашнего дня. Но редактор знал, что должен продолжать, иначе ему так и не удастся довести до конца свои объяснения.

– Если откровенно, то мне понравился твой материал, и я хотел его опубликовать, – заверил он девушку. – Однако я посчитал, что нам требуются более убедительные доказательства того, что в твоей статье все правда, прежде чем мы разорвем на части премьер-министра в день важных дополнительных выборов. Одного анонимного листка бумаги недостаточно.

– Я не разрывала премьер-министра на части, это сделал ты! – попыталась Мэтти перебить начальника, но тот хладнокровно продолжал:

– Поэтому я поболтал со своими высокопоставленными контактами в партии, и уже ближе к ночи мы получили необходимое подтверждение. Всего за несколько минут до сдачи номера. Твою статью пришлось изменить в свете появившихся у нас новых сведений, я попытался с тобой связаться, но мне не удалось, и поэтому я сам внес необходимые поправки. Не хотел подпускать никого другого, у тебя все получилось превосходно. Так что «наш политический обозреватель» – это в данном случае я.

– Но я отправила тебе совсем другую историю. Я написала статью об опросе общественного мнения и трудных временах, которые ждут партию. А ты превратил ее в распятие Коллинриджа. Твои цитаты из «источников, близких к лидерам партии», критика и осуждение… С кем еще, кроме меня, ты работаешь в Борнмуте?

– Мои источники – это только мое дело, Мэтти! – рявкнул Престон.

– Чепуха, Грев! На этой проклятой конференции я – твой политический корреспондент. Ты не можешь держать меня в неведении. Газета полностью изменила мой материал, и я уже не говорю о том, что она сделала с Коллинриджем. Еще несколько недель назад он был спасителем нации – во всяком случае, ты так говорил, – а сейчас… как там написано? – «катастрофа грозит уничтожить правительство в любой момент». Теперь я буду пользоваться здесь такой же популярностью, как подмышки ведьмы. Ты должен объяснить мне, что происходит!

Тщательно отрепетированные объяснения Гревилла были разорваны в клочья, и он решил, что пришла пора агрессивности и напыщенности.

– Будучи главным редактором, я не должен объяснять свои действия каждому начинающему репортеру, застрявшему в провинции. Ты делаешь, что тебе говорят, я делаю то, что говорят мне, мы оба выполняем свою работу. Ты поняла?