– А Зоран не говорил, чем я ему помешал? – спросил Штефан, уже спокойно глядя на дознавателя.

– Он признал, что хотел род Кронов истребить, освободить Стобард от гнета господарского, – ответил тот.

– Вона как, – хмыкнул Штефан. – Освободитель, значит? Радетель человечества?

Это гиены хорошо придумали. Наместники в стороне, а виноват бунтарь-одиночка. Только вот непонятно, как отравитель в его комнату пробрался? И откуда привычки его знает?

Он посмотрел на дознавателя и поднялся из-за стола.

– Что ж, раз преступник найден, я вас больше не задерживаю. Вот, это вам за труды, – Штефан достал из ящика мешочек, в котором было пятьсот стависов, и протянул его Зданичу. – Благодарю за помощь.

– Но мы должны остаться и допросить всех слуг, – уперся дознаватель. – Может, у Зорана сообщники были, вот хоть те же лакеи, или кухонные девки. Кто-то же отраву в вино добавил? И потом, мы только приехали, еще и не разобрались толком…

– Не трудитесь, дан Зданич, – оборвал его Штефан. – Думаю, дальше мы и сами справимся.

Не хватало еще терпеть в своем доме имперских ищеек дольше положенного! Знает он, как они работают. Перебаламутят весь Белвиль, поставят все с ног на голову, запугают прислугу, съедят все припасы, и никакой силой их из замка не выставишь. Нет, нужно сразу выпроваживать, пока во вкус не вошли. А со своими он и сам разберется.

Штефан тяжело оперся о стол и снова позволил зверю проявить себя, выглянуть из глаз, расцветить их алым.

– Как скажете, Ваше сиятельство, – тут же покорно склонил голову Зданич.

Что ж, дознаватель ему попался опытный. Знает, когда нужно отступить.

– Вас проводят до Старкона, – сказал Штефан и позвал: – Бранко!

– Да, милорд, – в дверь тут же протиснулся Кражич.

Лицо друга было напряженным. Бранко не хуже его знал, что от дознавателей больше вреда, чем пользы, и был настороже. Стоял за дверью, сигнала ждал.

– Вели накормить наших гостей, – велел Штефан. – И выдели им сопровождение до города.

Он хотел быть уверен, что имперцы не останутся поблизости и не будут чинить препятствий с дальнейшим расследованием.

– Хорошо, – кивнул Бранко.

Друг всегда понимал его с полуслова. Чувствовал. И ни разу не ослушался, даже если и не разделял его убеждений.

– Прошу за мной, дан Зданич, – обратился Кражич к дознавателю. – Ваши люди ждут в столовой.

Штефан не сумел скрыть усмешку. Молодец, Бранко. Не позволил гиенам по дому шастать, собрал всех в одном месте, отрезал от остальных обитателей Белвиля.

– Стол уже накрыт, все только вас ожидают, – выпроваживая гостя из кабинета, прогудел Кражич.

– Бранко! – дождавшись, пока узкая, обтянутая черной хламидой спина дознавателя исчезнет за дверью, позвал друга Штефан.

– Да, милорд?

– Вызови ко мне девчонку, что за мной ухаживала.

– Илинку? – в голосе друга послышалось напряжение.

– Именно, – кивнул Штефан.

– Хорошо, – после секундной паузы ответил Кражич и вышел за дверь, а Штефан достал из кармана небрежно скомканный клочок ткани и, сев, расправил его на столе и принялся рассматривать искусно вышитый орнамент. Занятная вещица. Стежки все ровные, тонюсенькие, один в другой перетекающие и словно бы переливающиеся теплым светом. Он даже ощутил это тепло. Вроде, и не должен бы магию чувствовать, но на миг ему показалось, что на лицо падают солнечные лучи, а в ушах звенят детские голоса и слышится шум прибоя. Значит, все-таки оберег. Правду Зданич сказал, не обманул. Вышитая удача. Да, непростая девчонка, ох какая непростая… И в замке его не просто так оказалась.

Короткий стук в дверь заставил Штефана оторваться от созерцания замысловатого узора.

– Войдите! – отозвался он и откинулся на спинку кресла, глядя, как в кабинет проскальзывает служанка.

«А поклон-то мог быть и пониже», – отметил он и тут же поймал себя на мысли, что не прочь полюбоваться прелестями юными, что в скромном вырезе платья едва видны. Но ведь видны же? И воображение будят, и в руки просятся…

Штефан нахмурился. Да что ж его на этой странной девчонке заклинило? Точно, приворожила. А иначе как объяснить, что целыми днями только про нее и думает? Стоит вон, глазами своими бездонными смотрит, душу выворачивает, а ему хочется за руку ее дернуть, подол задрать и...

– Садись, – отмахнувшись от заманчивых видений, приказал он и придвинул служанке бумагу с пером и чернильницу. – Пиши.

А в ответ – красноречивый взгляд. Что ж она так смотрит-то? Права Салта, этой и языка не нужно, все глазами скажет.

– Что писать? – озвучил он безмолвный вопрос. – Все. Кто такая, кто твои родители, как оказалась в Белвиле, откуда грамоту знаешь, где вышивать училась и зачем эту тряпицу за раму портрета спрятала, чего добиться хотела? Что застыла? – хмыкнул он, заметив, как заледенело лицо девчонки. – Пиши.

Штефан надавил голосом и придвинул бумагу еще ближе, вынуждая служанку подчиниться.

Та упрямо закусила губу, посмотрела на него с непонятным раздумьем и взялась за перо. А он наблюдал, как быстро заполняется ровными буквами лист и не мог отделаться от мысли, что где-то в глубине души хочет, чтобы объяснение оказалось правдивым, сняло все подозрения и позволило бы ему… Что позволило? Да все. На миг он представил, что можно было бы сделать с этой девочкой, с губами ее спелыми, с телом нежным, что недосказанностью дразнит, с грудью, что в вырезе платья мелькает, прелестью своей манит. Плоть тут же откликнулась, дыхание потяжелело, и зверь насторожился, подошел ближе, принюхался, заворчал неодобрительно. Рагж!

Штефан, не отрываясь, смотрел на склоненную головку, на ровный пробор, на тяжелые косы, что до самой талии спускались, и ему хотелось снять вплетенные в них веревочные завязки, растрепать темные локоны, в губы сочные впиться, выпить их сладость, вкус распробовать…

Девчонка, словно прочитав его мысли, оторвалась от бумаги и подняла взгляд – такой чистый и безмятежный, что он тут же мысленно отвесил себе затрещину. Нашел, о чем думать! Мала она еще, чтобы голод зверя выдержать. Тому бабы крепкие нужны, сильные, опытные, которые знают, чего от них мужчина хочет и готовы страсть разделить, не осторожничая. А с девицами одна маета да глупые сантименты. Разве сможет эта девчонка дать ему то, чего он ждет? Разве сумеет понять, что он чувствует, на что надеется?

Штефан посмотрел на бумагу.

– Написала? – нарочито грубо спросил он, пытаясь избавиться от непонятного притяжения. – Давай сюда.

Лист оказался у него в руках. И снова он поразился, что безродная служанка грамоте обучена и изъясняется складно, не задумываясь, и мысли легко в слова превращает.

– Значит, ты сирота, выросла при монастыре из милости? – пробежав глазами по ровным строчкам, спросил он. – И монахини тебя читать и писать научили. А вышивка? Тоже научили? Это где ж такие сестры добрые, что задарма крестьянскую девку во все премудрости посвятили?