После этих слов Архангельский увидел, как обессиленная Хилер, глядя стеклянными глазами в стену перед собой, рукой схватилась за сердце. Корчагина успокаивала ее и обмахивала платком. Еще бы несколько дней назад эта сцена, несомненно, вызвала бы в нем гнетущий приступ жалости. Бывало, ему приходилось поддерживать обвинение в отношении людей, которые, по его убеждению, не совершали вменяемого им деяния, но оказывались на скамье подсудимых по ошибке или с фабрикованной подачи следственного аппарата: когда чувствуешь – человек не совершал преступления, но доказательства собраны так, что от обвинительного уклона никуда не уйти. Факт приходилось считать доказанным в силу того, что на него указывали все имеющиеся в деле доказательства, несмотря на то что непроцессуальный опыт Максима оставлял место и для иного объяснения. В такой ситуации вполне доказанный вывод одновременно являлся и недостоверным. Но не всегда есть возможность отстаивать свою внутреннюю позицию, приходится отстаивать интересы системы, которая у нас пока еще далека от аналогии развитых стран, где, к примеру, оправдательный приговор – это такой же справедливый порядок развития вещей, как и обвинительный. За время работы Максим еще не глубоко профдеформировался, и нередко его внутреннее убеждение о невиновности человека доходило до внутренней истерики. Но только не сегодня. Этот процесс оказался ярким примером обратной проблемы. В англоязычной аналитической философии сознания есть термин «квáлиа», используемый для обозначения невыразимых чувственных явлений интуитивной природы. Эдакое сырое ощущение, которое чувствуешь, но никак не можешь описать. И, невзирая на скудность фактических данных, содержащихся сейчас на столе Раисы Рахадимовны, Максим всем нутром чувствовал, что эта хватающаяся за сердце старушка, обмахиваемая платком Корчагиной, оказалась на скамье подсудимых вовсе не случайно. Ему трудно было вообразить, что еще мог сделать следователь, но об одном он сокрушался – что нельзя адекватно описать и подтвердить события, явившиеся ему по неведомой причине во сне.

– Слово для выступления в прениях, – сказала Раиса Рахадимовна, посмотрев на адвоката, – предоставляется защитнику подсудимой.

– Ваша честь, – оживленно начала Корчагина, встав рядом со своим столом, – выслушав сейчас Максима Андреевича, я в очередной раз убедилась, что наша правоохранительная система сильно страдает пониженным стандартом доказанности. Следствие почему-то считает, что прокуратура и суд должны идти у него на поводу и на веру принимать в качестве доказательств надуманные сведения. Печаль в том, что главный надзорный орган, не разбираясь в качестве материала, охотно соглашается принять у горе-строителей следствия эти зыбкие кирпичики псевдофактов, едва удерживаемые подобием причинно-следственной смеси; кое-как строит на них сомнительный каркас видимого обвинения, а потом еще и пытается сдать этот объект под видом надежного оплота правосудия, настаивая на том, что туда непременно надлежит поселить истину.

Почему-то у нас действует не презумпция невиновности, а презумпция достоверности фактов, изложенных следствием в уголовном деле.

Мы все с вами взрослые адекватные люди и, я думаю, без толики сомнений понимаем, что доказательства обвинения, так красочно представленные нам прокурором, в действительности доказывают лишь то, что Агата Никаноровна оказалась на скамье подсудимых по ошибке и не совершала никакого убийства.

Насквозь проспиртованные свидетели обвинения несли здесь, извините, чушь под действием белой горячки. Для такого вывода не надо обладать специальными познаниями, мы сами все видели и слышали. После того количества алкоголя, которое употребил тогда Брагин, вообще сложно остаться в живых. Неудивительно, что ему время от времени мерещатся небылицы, как и в то раннее утро на берегу, когда непонятно кто весело смеялся и купал в реке непонятно кого.

История Прохорова и подавно не соотносится со здравым смыслом. Утопленник на своей спине понес свою убийцу домой? Ну это же абсурд, ваша честь. К показаниям этого свидетеля, конечно же, следует отнестись критически и не принимать их во внимание.

Проведенные по делу экспертизы ровным счетом ничего не доказывают, как и акт применения розыскной собаки.

Никто не отрицает, что незадолго до смерти Вяземский повздорил с подсудимой. Но нам доподлинно известно, как протекал этот короткий разговор. Уж извините, но эта перебранка никак не свидетельствует о наличии мотива для убийства. Характер конфликта был явно недостаточным для того, чтобы вменяемый человек за такое лишил жизни. А судебно-психиатрическая экспертиза нам показала, что Хилер вменяемая. Да и все ее поведение в суде – вот она, ваша честь, рядом, вы сами ее слышали, – не вызывает никаких сомнений в том, что она в своем уме.

У меня нет версий насчет того, что произошло с потерпевшим. Я не знаю, каким образом он захлебнулся. Однако я уверена, что моя подзащитная к этому не имеет никакого отношения. Агата Никаноровна – пожилой больной человек, инвалид. Она ни при каких обстоятельствах не могла лишить жизни взрослого здорового мужчину, превосходящего ее физически по всем показателям. Она лишь стала свидетелем того, как Вяземский незаконно проник в ее дом. Выяснять, от чего он умер, – это не моя задача, в этом должно разбираться следствие. И следствие в этом, как мы убедились, не разобралось.

А между тем обвинение в этом ужасном преступлении продолжает тяготеть над головой подсудимой, и неосторожно брошенное в нее подозрение подхватилось прокурорской властью, которая поспешно возвела его в степень бесспорного факта, не остановившись при этом ни перед средствами, ни перед выражениями.

Как бы там ни говорили, что обвинители у нас объективные и беспристрастные, все-таки это люди, которые обвинение предъявляют и, таким образом, получают процессуальный интерес это обвинение отстаивать.

Но нельзя вот так вот просто взять любого человека и обвинить в совершении преступления. А по разумению наших следопытов, это очень даже можно, стоит им просто захотеть. Им легло на душу считать, что если мы ходим на свободе, а не сидим в тюрьме, то это не наша заслуга, а их недоработка.

Ваша честь, поскольку оценка доказательств должна производиться судом по внутреннему убеждению, прошу вас подойти к этому вопросу со всей тщательностью и все неустранимые сомнения, оставшиеся по итогу рассмотрения дела, истолковать по Конституции – в пользу подсудимой. Уверена, вы примете законное и обоснованное решение об оправдании моей подзащитной. Ведь оправдательный приговор – это не дискредитация государства, не следует идти по этому порочному пути наследия советского правосудия.

В конце концов, лучше ошибиться в милосердии, чем в казни. Однако я убеждена, что, приняв решение о невиновности Агаты Никаноровны, вы не ошибетесь, ваша честь, ибо она не совершала этого преступления. Я прошу оправдать Хилер по предъявленному ей обвинению. Спасибо, у меня все.

После того как Корчагина вернулась на свое место, подсудимой было предоставлено последнее слово.

– Что говорить? Мне нечего сказать, – дрожащим голосом ответила Хилер на устремившиеся в ее сторону взгляды. – Я больной человек, у меня больные ноги. Я всю жизнь мучаюсь. И внучка со мной мучилась. А теперь вон сама слегла, – голос Агаты Никаноровны срывался, глаза намокли от слез. – Покоя нам с ней не дают. Ну, пригрозила я ему, чтобы он ушел, и все тут. Не убивала я никого и не могла убить. Отпустите вы меня домой, отстаньте от меня. Ничего не хочу говорить, всё.