Объявив заседание суда продолженным, Раиса Рахадимовна довела до сведения участников процесса, что в зал не явилась внучка подсудимой, допрос которой был запланирован на сегодняшний день. Тут Максима осенило, кого он не досчитался. Даша являлась свидетелем обвинения, поскольку обнаружила труп потерпевшего и вызвала полицию.

Судья сообщила, что рано утром свидетель потеряла сознание у себя дома и была госпитализирована в Марфинскую больницу, где впала в кому. Врачи пока не установили причину, но говорят, что у нее были проблемы с мозговой деятельностью. Никаких прогнозов дать не могут.

Откладывать заседание до появления возможности допросить Дашу было бессмысленно при таких обстоятельствах. Оставалось только огласить в суде показания, данные ею на предварительном следствии. Максим был обескуражен. Он планировал воспользоваться ее простодушной прямолинейностью и получить у нее ответы на вопросы, возникшие у него после этой ночи. Просто какой-то злой рок.

Из имеющегося в деле протокола допроса стало ясно, что Даша проживает по соседству с Агатой Никаноровной и каждый день приходит к ней рано утром, чтобы покормить и проследить за приемом лекарств.

Седьмого июля она пришла домой к бабушке, как обычно, в пять утра. На улице уже почти рассвело. Открыв калитку и войдя во двор, Даша увидела, что возле сарая на земле лежит мужчина. Рядом с ним в своей инвалидной коляске сидела бабушка. Подойдя ближе, в лежавшем Даша узнала человека, который приходил к ним в понедельник, второго июля, и хотел написать статью про бабушкин дом. По просьбе Агаты Никаноровны, не любившей гостей, она попросила мужчину уйти. Он сказал, что в любом случае напишет статью про бабушку, даже если она не согласится на интервью, так как на нее жалуются жители села. С того раза Даша его больше не встречала.

Поняв, что мужчина не подает признаков жизни, она испугалась и стала расспрашивать бабушку о случившемся. Хилер ей сказала, что мужчина, наверное, пьян. Он, по словам бабушки, якобы ворвался в дом, начал ломать мебель и бить посуду. Она его выгнала, он вышел на улицу и упал. Тогда Даша позвонила в службу спасения и сообщила о произошедшем.

Ни о какой воде, ни о ноже в тексте протокола не упоминалось. Максим выругался про себя на Войлова: «Ведь на ноже нашли пальцы внучки, как можно было не допросить ее об этом?»

Других доказательств виновности подсудимой в материалах дела не было, и обвинитель решил, что пришло время явить публике свою ночную находку.

– Ваша честь, – произнес он, поднявшись с места, держа в руке дневник, – у обвинения имеется дополнительное доказательство. Из-за погодных условий я был вынужден временно поселиться в одном из местных домов. Случилось так, что меня разместили в комнате, которую накануне своей смерти снимал Вяземский. Это помещение было исследовано нами в протоколе осмотра. Однако я обнаружил там предмет, выпавший из поля зрения следственного органа. На книжной полке стоял дневник Сергея Ивановича. Прошу представить его на обозрение суду и стороне защиты, исследовать и приобщить к материалам дела в качестве вещественного доказательства.

Раиса Рахадимовна, не отрываясь, наблюдала за Архангельским, сняв очки. Корчагина от удивления открыла рот, но через какое-то время собралась с мыслями и неуверенно возразила:

– А откуда обвинению достоверно известно, что этот дневник принадлежал именно Вяземскому?

– Это можно легко увидеть из его содержания, – ответил Максим, пожав плечами. – Он подписан, и в нем имеются характерные записи. Но если все же возникнут сомнения, я обеспечу в суд явку Сансызбая Ризековича, собственника жилого помещения, который подтвердит принадлежность дневника потерпевшему.

– Пристав, – сказала судья, – передайте дневник защите для ознакомления.

Несколько минут Корчагина скрупулезно изучала лежавший перед ней блокнот, вчитываясь в рукописные тексты. Хилер с любопытством заглядывала в него через плечо адвоката.

– Защита возражает, – заключила в итоге она. – Доказательство получено не процессуальным путем, и следует провести почерковедческую экспертизу для идентификации почерка потерпевшего.

Следующие несколько минут блокнот крутила в руках Раиса Рахадимовна.

– Суд постановил удовлетворить ходатайство государственного обвинителя.

Дневник был исследован и приобщен к делу. Максим акцентировал внимание на записях Вяземского, касающихся его знакомства с Хилер, а также намерений посетить ее домовладение.

– Ну что ж. Сторона обвинения закончила представлять суду свои доказательства, – сказала Раиса Рахадимовна, посмотрев на прокурора и повернув голову на адвоката, она спросила: – Защита? Готовы ли вы давать показания?

– Да, ваша честь, мы готовы, – ответила Корчагина, перекладывая бумаги на столе.

Перешептавшись со своей подзащитной, Корчагина поправила волосы и взяла ручку, приготовившись вести записи.

– Агата Никаноровна, где вы были вечером шестого июля этого года?

Все присутствующие в зале как по команде устремили взгляды на Хилер. Неудивительно, ведь за все время судебных заседаний она почти не говорила, если не считать коротких возгласов возмущения в адрес свидетелей и той взрывной тирады к прокурору, после которой на село обрушилась гроза, не прекращающаяся до сих пор. Даже судья, которая до этого не отрывала глаз от разложенных на столе бумаг, сняла очки и, сцепив пальцы, внимательно смотрела на подсудимую. Хилер сидела за столом в своей коляске, спрятав руки под большим шерстяным платком, покрывавшим ее с головы до пояса. Сдвинув седые густые брови, она смотрела прямо перед собой.

– Дома, конечно, – ответила она защитнику, – где ж мне быть, дочка, я же не хожу никуда. Спала.

– Хорошо, – сказала Корчагина, кивнув головой. – Когда ложились спать, дома был кто-то еще, кроме вас?

– Нет, откуда. Я одна живу, – с некоторой жалостью в голосе возразила подсудимая. – Внучка навещала вечером, потом ушла, и я спать легла.

– Когда проснулись, вспомните, пожалуйста?

– Пятый час уж доходил. Тогда и проснулась. Я всегда так встаю. И внучка приходит к пяти.

– Расскажите, что было дальше?

– Дальше я поднялась, в коляску села – и на кухню. Пока по коридору катилась, слышу, на кухне кто-то шумит. Посуда гремит, дверцы шкафов хлопают. Из-за угла выглядываю, а там мужик какой-то рыщет в вещах моих. Я перепугалась, думаю, воры забрались, кричать начала, что милицию щас вызову. Смотрю, а рожа-то знакомая. Это, оказывается, тот мужик, что намедни заявлялся. Когда он? В понедельник, что ль, до этого приходит и говорит, написать хочу про вас в газету, дескать. Или куда-то там. Ага. Я внучке и сказала, чтобы она его метелкой в шею гнала. Ишь ты, развелось писателей. Без ваших газет жили и дальше проживем.

Он услыхал, что я крикнула, и наутёк давай. Из дому выбежал, а я за ним. Пока до двери доковыляла на тележке своей, открываю ее, а он во дворе, смотрю, лежит. Как внучка говорила, так и было. Спускаюсь, значит, с крыльца. И к нему…