И вдруг все обрушилось. Аренда торговых площадок взлетела втрое. Материалы подорожали. Обезлюдели сверкающие шумные торговые центры, которые так любил Егор. Покупателю с пустым карманом не до мебели на заказ.

Ника приготовила для мужа выкладки и вечером положила на стол. Но он и сам понимал, что им придется все менять.

Это был первый раз, когда Егор напился всерьез. Он сидел на кухне их новой квартиры – они переехали из хрущевки несколько лет назад, но оба даже не заметили этого, будто не собственное желание, а чья-то внешняя сила перетащила их в «многоэтажный дом бизнес-класса», – сидел, опершись локтями на стол, вцепившись пальцами в волосы, и глушил виски.

– С-с-с-ука! Ради чего это все! Вкалываешь, как проклятый… А потом все – ко дну! Все к черту!

Он выматерился. Ника поморщилась.

– А ты чего рожи корчишь? – Он ухватил ее за локоть и силой подтянул к себе. – Не жалко тебе меня, а-а? Не жалко?

Лицо его приобрело плаксивое выражение.

Ника выдернула руку.

– Богатеньким предпринимателем, значит, ты меня любииии-ила! – протянул Егор. – А нищим брезгуешь!

– Не нищим, а ноющим, – сказала Ника.

Она пыталась найти в себе сочувствие к мужу. Пьяный, злобный, жалеющий себя, он вызывал в ней только раздражение.

– У нас, …, все рухнуло, …! – рявкнул Егор. – Мы все потеряли! Ко дну идем, детка! Ты оглядись! У нас тут «Титаник»! А Вероника Кирилловна, значит, с прямой спиной играет в оркестре, чтобы потонуть в обнимку со своим сраным достоинством! И стыдит пассажиров, которые, сука, не хотят тонуть! Не желают подыхать, ты глянь-ка на них, на убогих!

Он взмахнул рукой и опрокинул стакан. Тот покатился, Ника поймала его на краю стола.

– У тебя течь в корабле, – холодно сказала Ника. – А ты, вместо того чтобы думать, как ее залатать, привязался к мачте и рыдаешь. От какого такого горя ты захлебываешься соплями? У тебя что, производство накрылось? Может, твои станки реквизировали? – Она почувствовала, что ее охватывает гнев. – Ты живешь в стране, которая проходит через катаклизмы каждые двадцать лет! На что ты рассчитывал? Что мы избежим этой участи? У нас остались и мастера, и производство, и мы сами, в конце концов, – мы многому научились за эти годы! Надо думать, как выплывать! – Она поднялась и посмотрела на него сверху вниз. – Сегодня расслабляемся. Завтра возвращаемся к делам.

В ответ на ее призыв Егор только огрызнулся. Ника пожала плечами, ушла спать. Он сидел до рассвета на кухне один, и, просыпаясь изредка, она слышала злое бормотание и стук бутылки о столешницу.

Наутро он не смог встать с постели. Взглянув на его опухшее лицо, Ника пожалела мужа и осталась с ним. Все встречи с клиентами пришлось отменить.

К вечеру Егор стал похож на человека, но был хмур, злобен и по-прежнему огрызался на все попытки обсудить положение дел.

Утром все повторилось. Егор пил и матерился. Ника поехала в цех. Заказы нужно было выполнять, а телефон разрывался от звонков.

Муж появился на предприятии через четыре дня: строг, деловит и чисто выбрит. Он сразу разгрузил Нику, взяв на себя негодующих покупателей. Затем собрал мастеров и произнес короткую, но воодушевляющую речь, смысл которой сводился к тому, что нервничать никому не надо, все выправится, работаем как работали. Он снова был капитаном корабля. Никто, глядя на него, не поверил бы, что несколько дней назад он оплакивал свою судьбу и рухнувший бизнес.

Все точки продаж в торговых центрах были закрыты. Красавицы-консультанты распущены по домам. Дизайнер вновь остался один – тот самый питерский парень, которого когда-то наняла Ника.

А через три месяца Егор с Никой подсчитали первые убытки – и изумленно поглядели друг на друга.

Объем производства практически не упал.

– Кое-где мы просели, конечно, – сказала Ника. – Но за счет экономии на аренде за площадки в торговых центрах и зарплате консультантам выходим на те же суммы, которые были в прошлом полугодии. Заказчики идут, как и прежде. Только теперь работает исключительно сарафанное радио.

Они сидели с Егором в небольшом ресторане, где их хорошо знали. Егор сцепил ладони на затылке, потянулся и удовлетворенно сказал:

– А ведь я молодец! А, Никушка? Молодец я или нет?

– Ты молодец, – искренне и в то же время недоумевающе сказала Ника. – Только объясни, в чем именно.

Он засмеялся, не обидевшись.

– В том, что вытащил нашу телегу, дурочка! Барахтались бы сейчас все в грязи… Чей клиент-то идет, а? Мой клиент! – Он несильно постучал себя кулаком в грудь. – Слушай, а ведь можно и в Нижний перебираться, что скажешь? Хочешь жить в Нижнем, Никушка? По Верхне-Волжской набережной прогуливаться в соболях, а?

– Не-а, не хочу, – легко сказала Ника. – Если только соболей прогуливать. Иду я такая по набережной, а на поводках у меня три соболя. Рычат, хвостами себя по бокам охлестывают, пена из пасти капает! Пш-ш-ш!

– Да я серьезно, балда!

Он засмеялся, притянул Нику к себе и взъерошил ей челку.

Ника с улыбкой смотрела на него. Господи, мальчишка! Начал проигрывать – обиделся на весь мир, едва не скинул фигуры с доски, а как только замаячила победа – он герой и триумфатор. Ее уязвило, что он приписал их спасение себе одному, но ее до сих пор мучило чувство неловкости за ту выволочку, которую она устроила ему три месяца назад.

Пусть празднует. Он это заслужил.

– Я тебя люблю, – сказала Ника, перехватила руку мужа и поднесла к губам. – Если хочешь в Нижний, переедем в Нижний.

Он просиял и стал расписывать, какую квартиру они купят, и что из окна будет виден собор Александра Невского на Стрелке, желтый, как бублик, а гулять станут по Покровке, там во дворах есть одно местечко, армянин держит, жуткий пройдоха, но варит такой хаш, что ум отъешь, Никуша, тебе надо его попробовать, это что-то несказанное…

Солнце заливало пустой столик у окна. Негромко разговаривали посетители. Пахло грибным супом, и Ника, зажмурившись на секунду, представила, как сидит на скамейке перед крыльцом, а у ног корзина с грибами, которые нужно перебрать и почистить.

Глупости: какая еще корзина! Да и свежие грибы пахнут совсем не так…

А счастье такое же. Как будто вернулся из леса после долгого похода, и устал, и плечи ломит, и впереди еще возня на кухне! Но запах этот, и желтые сосновые иглы на липкой шляпке маслят…

Впервые она подумала о ребенке. Это была не мимоходом скользнувшая мысль о младенце, который где-нибудь, когда-нибудь, когда придет время… Ей воочию представился малыш лет двух, топающий