Ника кивнула. Инспектор перешел дорогу стольким людям, что на него наверняка много раз пытались собрать компромат. Раз он по-прежнему сидит на своем месте, значит, попытки эти были безуспешны.

Ей нужно что-то другое.

То, что до нее никто не искал.

Забрасывая свою сеть, Ника не знала, будет ли улов. Может быть, маленький инспектор был отличником, обожал школу, поступил в институт, женился на однокурснице, устроился на работу, и однажды на новогоднем корпоративе у мэра его игриво укусил глава службы жилищно-коммунального хозяйства. А на следующее утро он проснулся раздувшимся, белоглазым, с тройным подбородком и жесткой свиной щетиной.

Тогда, конечно, ничего из ее затеи не выйдет.

Затеи-то как таковой и не было. Просто общее ощущение: иди в прошлое, туда, где никто до тебя не искал.

Человек с засаленным воротничком явился к ней через пять дней.

– Кое-что есть, Вероника Кирилловна. Не знаю, пригодится ли, я с таким дела не имел, это, знаете, по части психологов-психиатров всяких, не ко мне… Но одноклассники его говорят, что бодяга продолжалась с год.

Ника торопливо схватила отчет и начала читать.

– Кстати, отыскал я его, этого парня, – небрежно сказал сыщик спустя несколько минут. – Понадобится он вам?

Ника подняла на него сияющий взгляд.

– Еще как понадобится!

Через неделю на производстве появился новый работник: тощий парень с кривым ртом и неровными длинными зубами. Привела его за руку сама Вероника. Посадила на табуреточке в углу и велела никуда с нее не уходить.

Этим его обязанности исчерпывались. Целыми днями парень зависал в своем телефоне. Обедал в одиночку. Ни с кем не говорил. Изредка потягивался, вставал, принимался бродить по цеху. От станков его отгоняли злыми окриками: травм на производстве и без новичка хватало. Кто его знает, чего ждать от дурака.

– Это что за недоумок? – сердито спросил Егор. – Где ты его нашла и зачем он здесь?

– Нашла я его в деревне Боровичи, – сказала Ника. – А нужен ли он здесь, будет ясно через несколько дней. Потерпи!

– Лишь бы не убился твой протеже. Если покалечится, я его на заднем дворе закопаю.

– Покалечится – закопай, – согласилась Ника.

Кривозубый болтался без дела целых восемь дней. Он начал вызывать откровенное раздражение у остальных работяг. Развязный, неуловимо отталкивающий, он им, по выражению Сани, зря глаза мозолил. Однако авторитет Ники был высок, и ропот еще не доносился до ушей Егора.

А затем по душу Сотникова явился пожарный инспектор.

Ники не было в это время в цеху. О том, что случилось, ей рассказали позже.

Он вошел в помещение, окинул его обычным стеклянным взглядом и заметил нового сотрудника. Тот встал со своего места, осклабился в лицо проверяющему, подмигнул и вихляющейся походкой прошествовал в дальний угол, откуда с деловитым видом потащил первую попавшуюся под руку деталь. Проходя мимо инспектора, он сделал короткое движение: едва уловимый выпад в его сторону. Тот шарахнулся назад с такой силой, что ударился о входную дверь. Новичок загоготал.

– А упырь-то наш прямо с лица сбледнул, – сказал Харитон, пересказывая Нике случившееся. – Губой задергал, пошел к Егору. Двух минут там не пробыл, выскочил как ошпаренный, остановился и головой поводит туда-сюда. Ищет, значит, глазами твоего дружочка.

– А дружочек что? – с улыбкой спросила Ника. Ее протеже был проинструктирован на этот счет.

– Выкатился ему навстречу. Лапы расставил, морда безумная. Разве что слюна не течет. Тот и припустил мимо него, как заяц. – Харитон озадаченно погладил ладонью лысину. – Что-то мне кажется, что в следующий раз мы его нескоро дождемся. А теперь объясни мне, что это мы видели?

– Город маленький, – сказала Ника, подражая неторопливому выговору Харитона. – Все друг друга знают. Я стала наводить справки, и мне рассказали, что инспектор учился в тридцать восьмой школе.

– Из которой директора погнали в свое время?

– Ага. Но пока он сидел на своем месте, в школе царил беспредел. В девятом классе они с нашим новичком учились вместе. Тот его мучил. Избивал. В туалет затаскивал и там топил. Учителя и администрация закрывали на все глаза.

Харитон покачал головой.

– Пожалел бы козла, да жалелка не резиновая.

– Я подумала, что такие вещи не забываются.

– Рискованно играла! А если бы инспектор озверел и закрыл нас к чертовой бабушке?

Ника пожала плечами:

– А был выбор? Пришлось рискнуть. Но новенького пока надо придержать. Рано пожарного списывать со счетов.

Однако инспектор не появился. Ни в этом месяце, ни в следующем в цеху его не дождались. Ника не скрывала своего ликования. Она справилась, справилась! Ее идея сработала!

– Не зазнавайся, Никуша, – без улыбки сказал Егор. – Если хочешь знать правду, тебе просто повезло.

Как и Харитон, он полагал, что она очень рисковала.

Ника не могла даже обсуждать с ним это всерьез. О риске ей будет твердить человек, планировавший убийство? Смешно.

Они преуспевали.

Наконец-то у Егора появились деньги, большие деньги, о которых он всегда мечтал.

Купили квартиру в Нижнем. Затем еще одну, двухуровневую, с подземной парковкой и пятиметровыми потолками.

Может быть, после переезда все покатилось черт знает куда?

Егору скучно путешествовать: «Везде одно и то же!» У него нет хобби. Поиграть в теннис? «Нахер! Это для богатых бездельников».

Егор пьет. Егор буянит в казино. Раз в неделю Егор парится в бане с «нашими парнями» – коммерсантами той или иной степени успешности, и у Ники нет никаких иллюзий, что происходит в этих банях.

Когда он возвращается домой, пропахший развратом, бухлом, куревом, с кровью под носом, которую он вынужден постоянно промокать бумажными салфетками, и Ника молча смотрит на него в коридоре, Егор начинает орать так, что слюна летит:

– Я, сука, столько лет пахал! Я имею право отдохнуть или нет? С мужиками нормальными могу отдохнуть без вот этого всего? Чтобы ты мне морали не читала? Молчаливым укором тут не застывала! Я устал! Устал, понимаешь ты или нет? Столько лет горбатился! Тьфу, кому я все это… Что ты вообще можешь понимать, тупая ты баба! Чего язык прикусила? Зенки выкатила, овца! Вся скорбь еврейского народа!

Он хохочет. Резко обрывает себя, проходит мимо Ники, покачиваясь, и вваливается в свою комнату.

Хлопает дверь.

Ника зачем-то смотрит на настенный календарь возле зеркала.

Август две тысячи двенадцатого.

Там, где прошел ее муж, пол усеян окровавленными комочками, словно кто-то убил и растерзал в их прекрасной квартире с голландскими обоями и французскими зеркалами стаю бумажных птичек.

Две тысячи двенадцатый год был похож на песчаную воронку. Их засасывало, и Ника могла только беспомощно смотреть,