к власти у Елены Глинской, как уже было отмечено выше, была весьма и весьма немалой, и кто может гарантировать, что она не пошла бы в 1545 г. по пути византийской базилиссы Ирины, отстранившей своего сына Константина VI от престола?

Однако человек предполагает, а Господь располагает. Находившаяся на пике своего могущества «благочестивая царица» внезапно (во всяком случае, источники не сообщают ничего о предшествовавшей ее кончине тяжелой болезни) умерла 3 апреля 1538 г. Причина ее внезапной смерти остается неизвестной и по сей день – так и оставшаяся чужой для московской аристократии, великая княгиня, в отличие от своего супруга или деверя, не удостоилась специальной «повести», в которой была бы живописана ее болезнь и кончина. Правда, слухи, которые немедля поползли по столице, а затем достигли окрестных стран (Польши и Литвы в первую очередь), намекали на совсем не естественную причину смерти матери Ивана, женщины молодой, находившейся в расцвете своих сил и красоты. И снова откроем записки Сигизмунда Гербер-штейна. Он писал, что Елена Глинская была отравлена[292].

Среди историков на этот счет нет единого мнения – одни принимают сообщение Герберштейна, другие скептически относятся к этим слухам. Вместе с тем патологоанатомическое исследование останков великой княгини, проведенное в 1999 г., показало аномально высокое содержание в них солей ртути и ряда металлов, в том числе и мышьяка[293]. Явилась ли эта аномалия результатом отравления или же неумеренного пользования тогдашней косметики – на этот вопрос однозначного ответа нет, хотя, конечно, версия об отравлении выглядит более правдоподобной, нежели все остальные, особенно если принять во внимание, что мать Ивана Грозного, мягко говоря, при московском дворе недолюбливали. Об этом говорит такой, казалось бы, незначительный, но вместе с тем сам за себя говорящий факт – ее сын Иван после смерти матери сделал вклад по ее душе в Троице-Сергиев монастырь размером в 50 рублей, тогда как по своему отцу четырьмя годами ранее аналогичный вклад от его имени составил 500 рублей[294]. Понятно, что размеры вкладов были определены не самим Иваном – он был слишком мал для этого, и если вклад по Василию III сделала, скорее всего, сама Елена Глинская, то вклад по ее душу – кто-то из окружения великого князя, и этим кем-то вполне мог быть князь В.В. Шуйский. Обращает на себя внимание тот факт, что князь поспешил породниться с правящим домом, женившись 6 июня 1538 г. (то есть спустя немногим более двух месяцев после внезапной смерти Елены Глинской) на Анастасии Петровне[295], дочери татарского «царевича» Петра Ибрагимовича (который, как уже было отмечено выше, был женат на сестре Василия III). Больше того, князь Василий поселился и на московском дворе Андрея Старицкого – жест более чем символический[296]. Если же к этому добавить свидетельство самого Иван Грозного, который, вспоминая о тех днях, писал, что братья Василий и Иван Шуйские «самовольством у меня в бережении учинилися»[297], то очевидно, кто стоял во главе того переворота и кто попытался взять в свои руки верховную власть, присвоив себе право говорить от имени великого князя.

Вообще, неожиданная смерть Елены Глинской произвела немалые перемены при дворе малолетнего Ивана Васильевича – такие, что впору вести речь об очередном дворцовом перевороте (первым можно считать арест и заточение Юрия Дмитровского в декабре 1533 г., второй – опалы и казни августа 1534 г., третий – майский 1537 г. мятеж Андрея Старицкого и последовавшие за ним казни и опалы). Князь Иван Овчина, «опекунствовавший» над великой княгиней и ее сыном и днем и ночью, сполна расплатился за свое возвышение – его не спасли прежние заслуги на военном и дипломатическом поприще. Боярская дума по настоянию князя В.В. Шуйского и его брата Ивана на шестой день после смерти Елены Глинской приказала арестовать временщика, времена могущества которого остались позади. Князь Иван был закован в железа – те самые, которые ранее носил на себе до смерти князь Михаил Глинский, – и посажен в ту же «палату», в которой сидел и принял смерть дядя покойной великой княгини[298]. Там вскорости Иван Овчина и был уморен «гладом и тягостию железною»[299]. Любопытный факт – в описи царского архива, составленной в первой половине 70-х гг. XVI в., содержится запись, согласно которой в 27-с ящике архива хранилось «дело княж Иваново Овчинниково-Телепнева, что ему прислал король грамоту, ехати было ему в Литву»[300]. Надо ли понимать эту запись как указание на то, что князь Иван после смерти Елены Глинской пытался укрыться от опалы со стороны бояр в Литве? Ответа на этот вопрос пока нет.

Падение всемогущего (почти всемогущего – если глянуть в разрядные книги, то князь Иван так и не сумел добиться назначения на первостепенные в командной иерархии русского войска того времени воеводские посты, и это при том, что он получил и боярство, и чин конюшего – чин, весьма и весьма значимый в придворной иерархии) временщика поставило крест и в придворной карьере его сестры Аграфены Челядниной. Влиятельная дама и «мамка» княжича была арестована и сослана в Каргополь, где ее постригли в монахини[301]. Досталось и дворовым людям Ивана Овчины и Аграфены – указом великого князя их дворы были распущены[302], а их холопы, по обычаю, получили свободу. А вот стряпчий Василия III Иван Иванович Челяднин, женатый на сестре Елены Глинской Анастасии, в январе 1537 г., упомянутый как «дядька» княжича Ивана Васильевича[303], никак не пострадал от всех этих перипетий – не связано ли это с тем, что «дядька» вовремя сориентировался и сделал ставку на Василия Шуйского (и к тому же его сестра Марфа была замужем за князем Д.Ф. Бельским)? Больше того, его придворная карьера после всех этих событий явно пошла в гору – в 1539 г. он уже боярин и конюший[304].

Апрельский «переворот» 1538 г. привел не только к опалам. После смерти Елены Глинской и свержения Ивана Овчины опала была снята с князя Андрея Шуйского – он вернулся ко двору и, больше того, был пожалован боярством. Аналогичным образом великий князь поступил и с князем И.Ф. Бельским («гнев свои им отложил и очи свои им дал видети и пожаловал их своим жалованием боярством»[305]). Получили свободу со снятием опалы и бояре и дети боярские Юрия Дмитровского и Андрея Старицкого[306], хотя жена Андрея Евфросиния и сын Владимир остались в заключении.

6. Апогей эпохи «дворских бурь»

А.А. Зимин, характеризуя